Горменгаст - Мервин Пик

В течение весьма продолжительного времени Щуквол не мог восстановить в памяти всех деталей того, что с ним произошло, но мало-помалу в его памяти всплывали подробности страшного вечера. И наконец сложилась полная картина.

Он с трудом повернул голову и осмотрел комнату в которой находился. Дверь располагалась с левой от него стороны, справа от себя он увидел камин, а прямо перед собой, на противоположной от него стене почти под потолком, — довольно большое, частично занавешенное окно. Сумеречное небо, которое он видел между занавесями, подсказывало Щукволу, что сейчас либо вечер, либо утро. Ему также была видна часть какой-то башни, но узнать ее Щуквол не смог, и поэтому не мог догадаться, в какой части Замка он находится.

Опустив глаза, Щуквол обнаружил, что обмотан бинтами с головы до ног. И тут же как дополнительное напоминание о том, что с ним произошло, боль от ожогов вспыхнула с новой силой. Щуквол закрыл глаза и попытался дышать ровно и осторожно, так, чтобы грудная клетка не совершала лишних движений.

Да, Баркентин мертв. Он, Щуквол, убил Баркентина. Но теперь, вместо того чтобы ему, Щукволу, стать совершенно незаменимым для жизни Замка — ведь он остался единственным Хранителем Закона, — он лежит здесь в этой неизвестно где находящейся комнате неподвижный, беззащитный, бесполезный для самого себя и для других. Нужно немедленно что-то предпринять, нужно исправить создавшееся положение быстрыми и энергичными действиями! Да, тело его сейчас бессильно и не может совершить ни малейшего движения, но мозг по-прежнему работает уверенно, рассудок ясен и готов обдумывать положение и принимать решения.

Но в нем произошла перемена, о которой он еще не подозревал. Да, рассудок его был ясен, но в его характере образовалось нечто новое — или, возможно, ушло нечто старое.

Щуквол пытался убедить себя в том, что совершенные им непростительные промахи никто не видел; никто не видел, сколь поразительно быстро и уверенно действовал Баркентин в, казалось бы, полностью проигрышной для себя ситуации. Никто не видел позорной нерасторопности Щуквола, его престиж ни в чьих — кроме своих собственных — глазах не упал; и все же прежней уверенности в себе — хотя Щуквол пока и не подозревал этого — у него уже не было.

Не слишком ли высокую цену он заплатил? Но даже из своих ожогов он извлечет новое для себя преимущество! О, он снискает славу своей храбростью и самопожертвованием — он представит дело так, будто он пытался спасти старика, и чем страшнее были его, Щуквола, ожоги, тем больше они подчеркивали его невероятную смелость! Его престиж никак не пострадает, а наоборот — возрастет, а Баркентин, покоящийся с забитой тиной ртом на дне рва, уже никому ничего не расскажет.

Но перемена в Щукволе все-таки произошла — когда приблизительно через час Щуквола, незаметно для себя забывшегося сном, разбудили какие-то звуки и, открыв глаза, он обнаружил, что в камине горит огонь, он сильно вздрогнул и издал крик испуга, а забинтованные руки его, лежащие вдоль тела, сильно задрожали.

Щуквол долго не мог успокоить эту дрожь тела и рук. Он испытал нечто такое, чего ранее не испытывал никогда — страх. Его охватил страх! Щуквол боролся с этим незнакомым ему чувством, используя все запасы своей несомненной храбрости. Наконец он успокоился и снова провалился в сон, который на этот раз оказался беспокойным. Проснувшись, он, даже не открывая глаз, почувствовал, что в комнате уже не один.

У кровати Щуквола стоял Доктор Хламслив. Повернувшись спиной к Щукволу и слегка наклонив набок голову, он смотрел на видневшуюся в окне башню и бегущие как тени облака. А все-таки это было утро, а не вечер!

Щуквол открыл глаза, но, увидев Хламслива, тут же закрыл их снова. Ему понадобилось всего несколько мгновений, чтобы решить, что ему нужно делать, и он поворочал головой на подушке, словно одолеваемый тяжелыми снами.

— Я пытался спасти вас... — пробормотал Щуквол. — О Хранитель, я пытался спасти вас!..

Щуквол замолчал и издал стон.

Хламслив повернулся на каблуках и взглянул на больного. На его странном, словно вырубленном умелой рукой из мрамора, лице не было его обычного насмешливого выражения. Губы у него были поджаты, вид весьма суров.

— Кого вы пытались спасти? — очень резко и быстро спросил Хламслив, словно надеясь вырвать невольное признание у спящего человека.

Но Щуквол издал лишь неясный горловой звук, а потом уже более четким голосом добавил:

— Я пытался... я пытался...

Щуквол снова поворочал головой на подушке так, словно собственные слова разбудили его, и открыл глаза.

Несколько мгновений он невидящим взором смотрел перед собой, а потом тихо сказал:

— Доктор Хламслив, я не смог удержать его... Хламслив, ничего не отвечая, взял Щуквола за руку, измерил пульс, послушал его сердце и лишь затем произнес:

— Вы мне расскажете обо всем завтра.

— Доктор Хламслив, мне бы хотелось рассказать вам все прямо сейчас. Я слаб, я могу только шептать, но я знаю, где находится Баркентин. Он мертв, он лежит на дне рва.

— А как он туда попал, господин Щуквол?

— Я вам все расскажу... — Щуквол поднял глаза на Хламслива. О, как он ненавидел этого человека, ненавидел жгучей ненавистью; казалось, его ненависть ко всем вокруг разгорелась при воспоминании о Баркентине еще сильнее. Но голос Щуквола оставался при этом достаточно кротким и смиренным.

— Я все расскажу вам, — повторил Щуквол шепотом. — Я вам расскажу все, что знаю.

Он уронил голову на подушку и закрыл глаза.

— Вчера... или, может быть, неделю назад... или месяц назад — я не знаю, сколько времени я пролежал здесь без сознания, — я зашел в комнату Баркентина... Было около восьми часов вечера... Обычно я приходил к нему именно в это время. Баркентин всегда давал мне в этот час указания на следующий день... Он сидел в своем кресле на высоких ножках... В тот момент, когда я входил, он зажигал свечу. Не знаю почему, но он вздрогнул, словно мое появление испугало его... Он выругал меня — но в его словах, несмотря на всю раздражительность, не было настоящей злости — и снова повернулся к столу... Наверное, он забыл, что прямо перед ним в подсвечнике стоит зажженная свеча, и его борода на какое-то мгновение оказалась прямо над огоньком свечи.. И она тут же загорелась! Я бросился к нему, но его волосы, его одежда на плечах уже пылали. В комнате не было ни занавесей, ни половиков, с помощью которых можно было сбить пламя. Не было и воды. И тогда я стал сбивать пламя руками. Но огонь не уменьшался, а усиливался... Наверное, от боли и растерянности он ухватился за меня, и моя одежда тоже загорелась...

Зрачки Щуквола расширились, и хотя рассказ его сильно отклонялся от истины, он слишком хорошо помнил неразжимаемую хватку рук Баркентина; Щуквола бросило в пот, и это придавало его словам ужасную достоверность.