Книжка-подушка - Александр Павлович Тимофеевский

Мирбаха. Вспомнил эти стихи, читая сейчас статью про террор заговора, плохой, разумеется, и террор отчаяния, который, видимо, надо понять и простить – так в тексте не говорится, автор опытный и осторожный, но весь пафос его именно в этом. Да и само слово «отчаяние» взывает к состраданию, автор, повторю, опытный, знает, как слова работают.

Убийство Мирбаха – классический пример террора заговора, интрига продумана, цель ясна: сорвать Брестский мир. В терроре отчаяния цель с интригой просматриваются вяло, все поглощает отчаяние, исчисляемое не единицами, а десятками, сотнями жертв: сел в автобус и въехал в рождественскую толпу в Берлине или в праздничное гуляние в Ницце, безмерность отчаяния не знает мещанских мер.

Убийство графа Вильгельма фон Мирбаха – несомненная мерзость, и я никогда не понимал обаяния бритоголового Блюмкина, по всей видимости, присвоившего себе чужой выстрел, скромно не отрекавшегося от славы убийцы, о чем, в частности, свидетельствуют и стихи Гумилева, хотя современные историки считают, что немецкого посла на тот свет отправил Андреев, блюмкинский помощник совсем не романтического, а вполне плюгавого вида. Так или иначе, убийство Мирбаха – мерзость. Но там был расчет, там с помощью одной жертвы хотели поменять ход Мировой войны. Террор отчаяния гораздо, несравненно большая мерзость – именно потому, что все застит отчаяние: отсутствие причинно-следственных связей и умопостигаемых целей компенсируется горой из трупов.

Видит Бог, расчет человечнее отчаяния.

21 декабря

Статью про регентшу церковного хора, которая зарабатывает проституцией, ругают за то, что она выдумана. Но в самой выдуманности греха нет. Чистой журналистики, свободной от писательства, уже давно не встречается, как не часто встречается и чистое писательство, свободное от журналистики. И беда авторши не в том, что она наврала, а в том, что плохо наврала, не интересно, не правдоподобно, не изучила матчасть, не подумала, про что пишет, – это вообще хуже всего. Статья, сочиненная для скандала, пуста, длинна и скучна. Кроме букв, в ней ничего нет – ни греха, ни раскаяния, ни высоты, ни падения, ни страдающей высокодуховной Мармеладовой, ни сладострастной хохочущей Мессалины. В храме попела, потом дала, как рыгнула.

Эта животная рефлекторность без человеческой рефлексии – умной, глупой, любой – вполне себе тема, но авторша к ней даже не подступает, хотя материал сам напрашивается. После двух работ – для души и для тела – героиня ищет себя, посещая кружки: «драмкружок, кружок по фото, хоркружок – мне петь охота». В детский мир Агнии Барто у нее вписался хуйкружок. Вот вокруг этого и должен был строиться текст, здесь его драматургия, особенная стать, метафора и, прости Господи, смысл: нынче, когда все мельтешит и мельчает, даже круги ада становятся кружками.

22 декабря

Прачечная объявила конкурс на создание сценария фильма о новой святой – Зое Космодемьянской. Рабочее название – «Страсти по Зое».

«Она – святая, такая же святая, как 28 героев-панфиловцев, как сотни и тысячи наших предков, отдавших свою жизнь и принявших страшную гибель за наши жизни. Относиться к их жизням можно только как к житиям святых…» – заявил Мединский.

Кто бы там ему объяснил, что страсти по Иоанну или по Матфею, прослышав про которые он придумал свое нелепое название, это страсти Господни в изложении Иоанна или Матфея и, называя сценарий столь претенциозным образом, он саморучно опускает Зою, переводя ее из мучениц в свидетели. Берет и одним названием уничтожает подвиг, смахивает его в мусорную корзину. И, главное, чего ради? Герои войны в самом деле герои, прекрасные, навсегда любимые, зачем делать из них святых? – им бы это не понравилось. Но партия велела взять самую высокую ноту, и, когда голос до нее доходит, он дает петуха, визжит, пищит, хрипит, одна надежда, что потом обрывается.

25 декабря

Когда 11 сентября телевизор показывал мусульман, пляшущих от счастья и радостно бьющих в бубен, мы смотрели на это с ужасом и отвращением, конечно, но и с чувством удовлетворенного превосходства: мы – не дикие, мы – просвещенные белые люди, христианской веры, европейской цивилизации, не станем себя так вести, никогда. Чувство превосходства – самое ложное на свете, белые люди, христианской веры, европейской цивилизации прыгают сейчас от радости на обломках самолета, в котором разбились наши близкие, журналисты и музыканты, доктор Лиза – великая подвижница, лучшее, что есть на родине. Но даже если бы там сидели сплошь крокодилы, зачем радоваться чьей-то гибели? Но радуются, и шумно. Заходить в некоторые углы фейсбука сегодня можно, только предварительно надев калоши (по бессмертному выражению Корнея Чуковского). Мы – такие же дикие, и в день Рождества Христова по григорианскому календарю самое время покаяться в напрасном чувстве превосходства.

27 декабря

60 тысяч подписей под петицией о лишении Божены гражданства и статья в КП с требованием судить суку, чтобы села на нары, пошла по этапу или встала к стенке, это та же Божена, вид сбоку. Одна смеялась, ха-ха, над разбившимися в самолете, другие за ха-ха хотят казней вавилонских. И там и там полная неадекватность, выпадение из всех социальных понятий, из элементарной человечности и здравого смысла, сумасшедший дом, властно требующий к себе внимания. И там и там ветхозаветная мстительность, театрально вышедшая на подмостки, ставшая жестом и пиаром. И там и там одна пена, конечно, все понарошку, слава богу.

Но самолет-то рухнул по-настоящему.

29 декабря

У меня сейчас выходит книга эссе, называется «Весна средневековья», это памятник любви ко мне моих близких; Люба Аркус, великое ей спасибо, отрыла мои тексты, заставила меня их перечесть и сложить композицию; Аркаша Ипполитов подобрал к ним иллюстрации, разную прекрасную старую живопись; никто бы никогда не сделал этого с таким знанием, с таким глубоким и вдохновенным пониманием; но главное в книге – обложка, Николина картина «Курсанты и балерины», самая моя любимая: про изощренность и простодушие, про их тягу друг к другу, про эрос; про напряженный ритм пуговиц и погон, мужской мир; про магию спины и плеч, которая ему противостоит, женскую линию, розовый цвет; про диалектику светского и советского, про их отталкивание и единство. Это великая работа, она сделана тридцать лет назад, я с ней всю жизнь прожил. В центре, кстати, спина Наташи, с нее списано, четверть века назад она растворилась, ушла с концами, в один день бесповоротно, чтобы нигде, никак, ничем о себе не напомнить. И это бы у нее вышло, если бы не картина «Курсанты и балерины», она у меня всегда перед глазами.

29 декабря

Воспоминания, как блохи, которые скачут под платьем так, что, кажется, оно ходит ходуном.

29 декабря

Говорят, «Последний адрес» установит в Питере табличку Юрию Юркуну на Рылеева, 17–19 – дело хорошее, даже очень. Из этого дома, где он больше двадцати лет жил, его забрали