Фомка-разбойник (cборник) - Виталий Бианки

Опять мы опустились в падь, опять полезли на склоны. И то ли склон был круче, то ли холм выше, то ли сами мы начали выбиваться из сил, только этот взъем показался нам куда тяжелей других.

Мы с трудом взобрались на него – и тут неожиданно внизу открылось нам море-Обь.

Страшное оно стало: потемнело, все в сердитых белых баранах.

Ветер дул с севера.

Мелкие птицы все попрятались. Затаенная какая-то тревога чувствовалась вокруг.

Мы вышли за Хэнской речкой. До дому оставалось два-три километра. Мы отыскали тропку подле гору, быстро по ней зашагали.

Впереди показалась стая черных лодок. Как лебедь среди уток, возвышался среди них белый пароход. Лодки направили носы в одну сторону и молча плясали на месте странный, зловещий танец.

Показались чумы. В сумерках они тоже были черными. Уже доносился до нас густой, тяжкий запах. Ни одного человека не было видно. И молчали собаки.

Халеи, качаясь, белыми, бесшумными тенями проносились в воздухе, таяли в сумерках.

Облака быстро, точно в бешеном бегстве, в беспорядке летели низко над головой.

– Стой! Что это?

Мы разом остановились, прислушались.

Странный шум: будто стук костей о кости, будто сотни скелетов собрались там, за кустами, и пляшут, побрякивают костями. Совершенно непонятный звук и потому жуткий.

Чтобы скорей покончить с неизвестностью, мы напрямик двинули через кусты.

Сети! Они висели на жердях. Ветер шевелил их, подымал, швырял. Еловые наплывы, прикрепленные к верху сетей, стукались окибасы – кирпичи в берёсте, прикрепленные снизу.

Вода заметно прибыла.

Собак – ни одной.

И на улицах поселка – никого.

Якимыч встретил нас на крыльце.

– Вы? Ну, слава те тетереву!

– А что?

– Как что? Уж думал, в тундре закружались или на беду в лодке по уткам отправились. Север же!

Слово это – север – он произнес так выразительно, точно хотел сказать: дьявол.

Только тут мне вспомнилось, что у самоедов север – сердитый бог, что-то вроде дьявола. Живет где-то во льдах полуночного моря, никто не видел – где. Как дунет оттуда – вся жизнь замирает, время останавливается, все живое ложится на землю, прижимается к земле: переждать, потерпеть, пережить.

Мы порядком застыли и были голодны: с утра ведь, кроме ягод, ничего во рту не было. Заботливая хозяйка уже давно ждала нас, подогревала самовар. Из печи появилась уха из моксуна, пирог с осетриной, вкусная жирная варка – местное блюдо: истолченный в порошок сушеный осетр в масле.

Пир окончился морошкой и чаем. Мы ожили и решили ехать ночевать на пароход.

Хозяин замахал на нас руками.

– Что вы, что вы! С легкой силой ли против эдакого ветра? Тут мотор, вообще напежить, и тот не выстоит. Три дня теперь на берегу жить будете, три дня будет север дуть.

– Почему же три? – улыбнулся я.

– Север, он, вообще напежить, как примется, так три дня подряд дует, а то шесть. На шестой день к вечеру если не уляжется – еще три дня прибавь. А летошний год было – двенадцать суток дул.

– Значит, нам во что бы то ни стало необходимо сейчас на пароход.

– Едешь, Якимыч? – спросил Валентин.

– Попытаем, если хотите.

Огромная пустота гудела. В полутьме бурлила, грохотала вода, шипели на песке волны. Пароход, казалось, вдвое дальше от берега, чем был.

Но он стоял на старом месте: так прибыла вода.

Мы надели ружья на спину, наметили лодку поближе, пошли к ней по воде.

Пологие волны упруго толкали, сбивали с ног, обдавали брызгами.

Все-таки нам удалось дойти и вскочить в лодку.

Мы насадили весла на тычки. Весла тут длинные, скорей морского, чем речного типа, но с нелепой лопатой на конце. Уключина тычком торчит из борта, на весле – железный ободок для нее.

Якимыч сел на рулевое.

Пока Валентин тащил якорь, мы нагребались изо всех сил, но нас легко отшвырнуло к берегу.

Валентин бросился к своему веслу, и лодка – хоть медленно – пошла вперед.

Главное было: когда подкатывал под нас вал, поднимал, – не дать ему увлечь лодку с собой, вырваться, перекатиться через него.

Мы вырывались и летели вниз. И сейчас же снова нас подхватывал упругий вал, поднимал вверх.

Было такое ощущение, будто передвигаемся по спинам каких-то горбатых чудовищ, стадом бегущих к берегу. Со спины на спину, со спины на спину, – и каждая новая спина все выше и выше.

Вздынутая на хребет лодка почти вылезала из воды и сильно парусила. Север как руками упирался нам в спины.

Якимыч что-то подбодряющее кричал с кормы.

Так одолели мы половину расстояния до парохода.

Вдруг треск. Валентин с размаху полетел на дно лодки ногами вверх.

Прежде чем мы успели сообразить, что случилось, лодку подхватило, повернуло, нас обдало водой раз и два – и вышвырнуло вместе с лодкой на берег.

Оказалось, Валентин сломал весло и часть борта с ним. К счастью, он не сломал себе шеи при падении.

– Довольно? – спросил Якимыч.

– К чертям лешачим! – злился Валентин. – Мы доехали бы, если б не эта гнилая деревяшка. Лодку надо взять побольше, тяжелую, чтобы не швыряло, как спичку.

Мы взяли одну из лодок, лежащих на берегу, скатили ее в воду. Вода долго не хотела принимать ее, как капризный больной лекарство, – выплевывала назад.

Наконец поехали.

Ветер усиливался с каждой минутой. Он стал твердым. Мы точно сквозь тяжелый резиновый занавес старались пробиться.

Лодка была тяжелей прежней, весла рвали руки в кровь.

Якимыч орал что-то с кормы, клочки слов чуть долетали до меня.

– …ще! Нава…лись!… Ддай!… Ддай!

Якимыч то взлетал куда-то в высоту, то проваливался ниже моих ног.

Чудовища под нами росли и росли, бежали к берегу.

Я уже почти не мог двигать руками, работал одним телом – легко вперед и с мукой, со стоном – назад. Кругом ревели чудовища.

– Наддай!…Ддай! Близко! – орал Якимыч.

Я повернул голову, скосил глаза.

Темная железная корма парохода была в каких-нибудь тридцати метрах от нас, встала высоко над головой, ушла куда-то книзу. В припадке яростной надежды я с новой силой налег на весло.

– …ддай!…Ддай!

Прошло время – не знаю сколько: мне казалось, очень долго.

Я опять скосил глаза.

Железная корма парохода была на том же месте.

Еще прошло время. Я уж не греб, не слышал рук, весла в них. Спина страшно ныла, тело не сгибалось.

«Как он может один?» – подумал я про Валентина.

Он сидел у меня за спиной, на носу. Видеть его я не мог.

Теперь я слышал только грохот железа, смотрел только на краешек парохода.

Он медленно-медленно отдалялся.

– Сил……рет! – донеслось у меня из-за спины.

– А? – выдавил я у себя из горла.

– Сила не…

– …ддай…ддай! – неслось с кормы.

– Идиотство! – прогремел вдруг у меня над самым ухом голос Валентина. – Говорю же: сила не берет!

И сейчас же меня сшибло с места, кинуло на дно, больно столкнуло с Валентином. В лицо ударило водой.

Я ухватился за ружье: не потерять, сейчас выбросит из лодки!

Но в воду нас не выбросило.

Лодка вылетела на песок и повалилась на борт. Нас выбросило на песок.

На следующий день север еще усилился.

Наверно, чтобы отвлечь нас от мысли опять попытаться попасть на пароход, Якимыч повел нас показывать священное дерево самоедов.

Он долго крутил нас по оврагам, остановился наконец, сказал:

– Вот это место.

Но посреди кустов мы нашли только толстый пень.

– Наши спилили, – решил Якимыч, и повел нас дальше. – Подальше тут еще было. Вот на этой лиственнице было…

Было! Мало ли что было. Теперь ничего нет на этой лиственнице. Напуганные слишком ретивыми антирелигиозными пропагандистами, самоеды только на словах отрекаются от своих древних богов и поклоняются им тайно.

Все-таки мы его нашли – священное дерево дикарей – в скрытом от глаз месте, на склоне оврага, среди густого кустарника.

Это была красивая сильная лиственница. На ее крепких ветвях висели: оленья шкура с черепом и рогами, цветные тряпки, ярко-синяя полоска грубой материи с двойной цепочкой из тонких железных колец. На таких цепочках некоторые из самоедов носят свои ножи.

Шкура и тряпки истлели, заметно было, что жертвы принесены давно.

– Теперь уж редко ходят. А раньше, бывало, соберутся всем скопом, оленя заколют, кровь выпьют, мясо тут же съедят, а шкуру богу повесят.

На ветру мы здорово померзли. Пришлось опять забираться в избу.

Кочетов занимал разговорами.

– Это разве север? Так – летний, вообще напежить, ветерок. Вот осенью попоздней двинет – это север!

Тому назад два года, вообще напежить, случай был: «Инденбаум» – пароход, тогда «Иван Самарцев» назывался – попал в север у берега. Оба якоря бросил, машина, вообще напежить, на полный ход работала. – Так что вы скажете: сорвал и с якорей, да как швыркнет – за пятьдесят сажен на песок! Эдакую махину закинул…

А вот как уляжется, вообще напежить, вода сойдет, самоедцы сейчас берегом бегут, подле гору. Север-то волны кидает в берег, обламывает его водой. Бывает, так пластом и отколется берег. А там тебе чистый лед сияет – стена. В той ледяной стене самоедцы допотопные кости находят: клыки мамонта-зверя и даже, вообще напежить, целые, бывает, шкелеты. И вот поди ж ты, вообще напежить: кругом лед, по льду круглый год ходим – а ледников местное население совсем, вообще напежить, не знает. Икра, к примеру сказать: ведь только самую свежую и едим. А долго ли ее без ледника свежей продержишь? Почитай девяносто процентов пропадает, вообще напежить, зазря.