Его осенило в воскресенье - Карло Фруттеро

— Виноградник, — поправила его Вирджиния. — На холмах вокруг Турина все владения называются виноградниками, так повелось с давних времен.

— Но почему же все-таки «Хорошие камни»?

Синьорина Вирджиния звонко засмеялась:

— В те далекие времена владениям часто давали смешные названия. Есть такая пословица…

— А, так, значит, есть пословица! — воскликнул Сантамария.

— Да, есть старинная пьемонтская пословица. На диалекте она звучит так: «Ла катива лавандера а треува май ла буна пера».

— Плохой прачке и хороший камень не поможет, — перевел Де Пальма. — Камень для стирки, ясно тебе теперь, Сантамария?

— Да-да, вот потому так и назвали, — заключила синьорина Вирджиния и вопросительно посмотрела на Сантамарию.

А тот молчал, и молчание это было томительно долгим для обеих сестер. Наконец он обратился к Де Пальме.

— И все-таки я до сих пор… не понимаю смысла шутки. А ты?

— Нет, Сантамария. Честно говоря, я тоже не понимаю.

Сантамария повел свернутым в трубку проектом в сторону синьоры Табуссо.

— Не согласитесь ли вы, синьора, разрешить наше недоумение? Быть может, мы чего-то не знаем.

Синьора Табуссо старалась показать себя любезной хозяйкой дома.

— Это из-за долины, — растягивая слова, пояснила она. — Из-за долины проституток. Раньше там протекал ручей, небольшой горный ручеек, который сверху стекал в долину. Постепенно он расширялся, образуя целое озерцо, и вот там устроили общественную прачечную. В том месте до сих пор вокруг валяются камни.

— Там, где мы прошлой ночью нашли сумку?! — воскликнул Сантамария. — Значит, это и есть «хорошие камни»?

— Да, — сказала синьора Табуссо.

— В том месте было очень удобно стирать белье, сидеть в тени и полоскать его в чистой воде, — пояснила синьорина Вирджиния. — Поэтому плохая прачка и оправдаться никак не могла.

— А, вот в чем дело! — сказал Де Пальма.

— Но кто знает, может, все прачки были… плохими, ленивыми. И клиенты в насмешку так назвали это место, — высказал предположение Сантамария.

— Или же прачки назвали его так в знак протеста, — сказал Де Пальма. — В те времена их беспощадно эксплуатировали, вот они и мстили хотя бы злой шуткой.

Синьора Табуссо смотрела на него, покусывая губу.

— Возможно, — с вызовом сказала она.

— «Ле буне пере», — старательно повторил Де Пальма. — «Ле буне пере»… Хорошее название, красивое. Жаль только, что смысл шутки потом стал непонятен. Что произошло? Кто-то неверно списал название вашего владения, синьора? Точнее, неправильно его перевел?

— Конечно, — подхватил Сантамария. — И виноват тут какой-нибудь чиновник земельной управы, который не знал диалекта. А уж когда такая ошибка допущена, потом ее уже обычно не исправляют. И навсегда о ней забывают.

— Должно быть, он был южанин, — предположил Де Пальма.

— Да, скорее всего, южанин, — со вздохом согласился Сантамария.

— Однако старому Пьемонту не откажешь в остроумии! — сказал Де Пальма.

— Вы находите? — обрадовалась Вирджиния. — Знали бы вы, сколько у нас есть прекрасных пословиц и поговорок. Живых, необычных. Взять, к примеру, пословицу об ослах Кавура…

— Простите, что я вас перебиваю, — сказал Де Пальма. — Но мне ужасно захотелось вновь взглянуть на бывшую общественную прачечную. С точки зрения… исторической. Вы не проводите меня, синьора?

Он поднялся, секунду спустя поднялась и синьора Табуссо. У дверей она повернулась к сестре.

— Вирджиния…

Видимо, хотела что-то добавить, но потом пожала плечами и решительно направилась во двор в сопровождении Де Пальмы и верной собаки.

— А я, синьорина, тем временем охотно осмотрел бы дом, — почтительно сказал Сантамария. — Он не памятник национального искусства?

— О что вы, что вы! — воскликнула Вирджиния. — Это всею лишь старый сельский дом с флигелем.

— Потолок просто великолепный, — заметил Сантамария, глядя на лепные украшения в стиле барокко. — И в других комнатах такие же удивительные потолки?

— Если это вас интересует, идемте я покажу.

Сантамария прошел вслед за ней во вторую гостиную, вдвое больше первой. Мебели в ней почти не было, казалось, будто всю ее занимает огромный камин с каменными розами и завитками. Третья, совсем небольшая гостиная была задрапирована камчатной тканью.

— Они, как видите, словно выстроились в ряд, — сказала Вирджиния. — Когда все двери распахнуты, это производит сильное впечатление. Но это и очень неудобно, все комнаты проходные.

— Да, верно. Но наверху коридор между спальнями, наверно, есть.

— О, конечно! Если хотите, я вас и туда отведу. Оттуда открывается чудесный вид, словно на картине.

Картина, представшая взору Сантамарии из спальни Вирджинии, была, однако, весьма унылой. И Альпы, и По, и равнина, и город — все тонуло в сером облаке смога. Сантамария увидел в окно сквозь деревья и кусты «луга», собаку, синьору Табуссо и Де Пальму, которые гуськом спускались к долине. И еще — Лопрести, который стоял возле вишни и курил.

— Ваш коллега симпатичный. Очень представительный, — сказала Вирджиния.

— Да, — согласился Сантамария. — А где спит ваша сестра?

— Ее спальня в конце коридора. Окна выходят на кленовую рощу, хотите посмотреть?

Спальня синьоры Табуссо оказалась маленькой и скромно обставленной: на комоде лежали щетки и черепаховые гребни, открытый футляр с драгоценностями и флакон дорогих духов. Сантамария вынул из футляра длинное янтарное ожерелье.

— Красивое. Можно посмотреть? — спросил он.

Он стал рассеянно перебирать другие ожерелья, булавки, браслеты, а затем, словно по инерции, стал рыться и в ящиках, небрежно выдвигая их и задвигая. В трех лежало постельное и носильное белье, сумочки всех фасонов и цветов. Трубы нигде не было. Синьорина Вирджиния смотрела на него с некоторым удивлением, но по-прежнему любезно улыбалась. В стенном шкафу висели только платья и костюмы, множество платьев и костюмов, судя по всему, тоже весьма дорогих.

— Сколько красивых платьев, — с восторгом сказал он.

— Инес любит одеваться элегантно, с изяществом, — жеманясь, сказала Вирджиния. — И знаете, я тоже. Для нас, женщин, прелесть красивого платья…

— Вполне естественно. Надо следовать моде.

— Да, но теперь мода так часто меняется, — пожаловалась Вирджиния. — Сплошное разорение! Не успеешь купить вещь, как она уже устарела. Представьте себе, у меня шкаф полон платьев и костюмов, которые я десяти раз не надела за все годы!

— Ну а Инес, у нее тоже есть свой платяной шкаф? — спросил Сантамария.

— О, она еще хуже меня! Ведь она ничего не выбрасывает и никому ничего не дарит. Говорит, что достаточно набраться терпения, и рано или поздно все вещи снова станут модными.

— Сколько же там, должно быть, красивых вещей! Можно мне взглянуть? Где он, этот сказочный шкаф?

— Чей, мой?

— Нет, Инес.

— Идемте, она все вещи хранит в своей старой спальне, которая прежде была спальней наших родителей.

Кровать с балдахином из-за низкого потолка казалась просто необъятной — комната в комнате. Над камином висел большой овальной формы портрет мужчины лет пятидесяти, с пушистой бородкой и таким же резко очерченным властным лицом, как у синьоры Табуссо.

— Наш дедушка. Это он лет сто назад купил виноградник.

— Чем он занимался? — спросил Сантамария.

— У него была шоколадная фабрика, одна из лучших в Турине. Но потом папа немного запустил дела, знаете, как это бывает. Ну, а муж Инес… он был такой добрый, бедняга Чезаре, но вот в делах… Инес всегда ему говорила: «Ты слишком добрый, слишком». А когда он умер, и делами занялась Инес, было уже поздно.

— Кому принадлежит виноградник?

— Инес, отец оставил его сестре. Мне он оставил дом на виа Барбару, который тоже не приносит никаких доходов, одни расходы: ремонт, налоги, а квартирную плату мы поднять не можем — дом-то старый. К счастью, у нас есть еще несколько домиков, которые Инес сдала — и надо сказать, удачно — рабочим этого района. У нее, бедняжки, столько всяких забот, ведь это она ведет весь дом.

В зеркалах шкафа и в зеркале, стоявшем на ночном столике, отражались ряды кресел и стульев в стиле Луи Филиппа, сундуки, письменный столик из слоновой кости, комоды. Сантамария подумал, что надо было бы высунуться из окна и позвать Лопрести, но потом решил, что с настоящим обыском можно повременить. Первым делом он подошел к письменному столику. Ящики, хотя и со скрипом, но поддавались, и он выдвигал их один за другим. Пожелтевшие открытки, маленькие коробки, курительная трубка, засохшие пишущие ручки.

В зеркальном шкафу висели, завернутые в пластиковые прозрачные мешки, платья и костюмы, которые благодаря капризам моды в один прекрасный день должны были снова стать элегантными. На верхней полке лежало штук десять картонок цилиндрической формы.