Сыновья Беки - Боков Ахмед Хамиевич

8

Хусен не находил себе места: посредники вернулись с сообщением, что Соси требует доставить Эсет в отчий дом. К тому же Хасан уехал, не сказав куда. И наконец, он сам, словно птица в клетке, вынужден сидеть в доме Мурада, не в силах ничего предпринять. Мурад пугается, даже если Хусен выходит только на крыльцо, до смерти боится, как бы Соси или его родственники не ворвались к нему.

Беспокоится Хусен и об Эсет, которая, как и он, находится взаперти и тоже, наверно, терзается в страхе и неведении. Впрочем, она, может, хоть живет надеждой, что все закончится перемирием, а Хусен уже не мечтает об этом, надежды погасли, как огонь сырого орешника, который пытались разжечь без сухих щепок. И нет рядом с Хусеном никого, кто хотел бы помочь ему в беде, никого, кроме Керама. Вот и сейчас Керам стоит посреди комнаты перед Мурадом и спрашивает:

– Что же мы все-таки будем делать?

– Слыхал, что сказали посредники? То и надо делать, – не глядя на пего, отвечает Мурад. – Ничего другого предложить я не могу.

– Когда похищают дочь, отец всегда требует ее возвращения.

– За этими требованиями часто скрываются очень разные причины. И если одни упираются, чтоб набить цену, то Соси не из тех. Он просто не желает видеть свою дочь женой Хусена. И это понятно каждому, у кого голова на плечах.

– Ты вдруг этого Соси настоящим князем изобразил, – недовольно махнул рукой Керам, на мгновение забыв, что, доводясь Мураду племянником, он обязан говорить с ним с должным почтением. – Но в таком случае надо бы помнить, что и мы не рабы.

– Шкуры у пас разные, эй, человек! – крикнул Мурад. – Понимаешь, что это такое? А другая причина в том, что девушка – чужая невеста. Хотел бы я знать, как поступил бы ты, если уже просватанную тобой девушку похитил другой? Примирился бы с этим?

– Керам сердито нахмурился, но не ответил.

– Такое мирно не кончается, – произнес, наконец, Мурад, глубоко вздохнув. – А для того чтобы враждовать с людьми, у нас слишком тонкая шкура.

Амайг давно был здесь и с недовольным видом прислушивался к разговору. Видя по лицу хусена, как он переживает, Амайг готов был любым путем способствовать удачному повороту дела.

– В таком случае будем враждовать! – вставил он.

– А ты помалкивай, сопляк! – прикрикнул Мурад на сына. – Не ты ли будешь враждовать?

– А почему бы и нет?

– Я кому сказал? Перестань болтать!

– Что ты орешь на ребенка?! – не выдержала и вступилась за сына мать.

– Ребенок! Тогда положи его в люльку, если он ребенок! В пеленки замотай и горшочек подставь…

– Ну как ты можешь так говорить о сыне?

Амайг не помнил, чтобы отец когда-нибудь прежде повышал на него голос, поэтому сейчас это его обидело, а заступничество матери привело к тому, что он махнул рукой и выскочил из комнаты.

Мурад забеспокоился. Он знает, как сын стремится уехать из дому – не подался бы сейчас куда-нибудь. Вгорячах и не такое сделаешь. Это окончательно вывело Мурада из себя.

– Эй, оставьте меня в покое! – крикнул он, вскочив с места. – Все, все! Слышите! Я мирно и спокойно ем свой сискал! Не втягивайте меня в черные дела!

Этот крик напомнил Хусену кудахтанье курицы. Даже руками Мурад взмахивал, как курица крыльями.

Мурад вышел во двор. Амайг стоял под деревом. Увидев сына, отец закружился вокруг него, а тот, как бодливый козленок, все чего-то упирался. Тут-то и появился Исмаал. Не заезжая к себе домой, он приехал прямо сюда. Хусен и обрадовался его приезду и огорчился: придется теперь и перед Исмаалом ответ держать. Что еще он скажет? Но в одном Хусен был твердо уверен: что бы Исмаал ни сказал, как Мурад он себя не поведет.

Едва встретив Исмаала, Мурад и ему начал жаловаться.

– Вот видишь, что натворил, – сказал он, кивнув в сторону Хусена. – А теперь взваливает свою заботу на других. И тебя, я вижу, оторвали от важного дела…

Даже то, что делал Исмаал там, за хребтом, Мурад уже готов был признать важным и нужным делом. Забыл, что совсем недавно противился этому.

– Что же теперь поделаешь? Разговорами горю не поможешь. Надо что-то предпринимать! – оборвал его Исмаал.

Мурад примолк и не возразил даже тогда, когда Исмаал предложил вторично послать посредников.

Хусен посмотрел на Мурада, и ему вдруг до смешного странными показались усы родича. Такие усы к лицу мужчине. Вот Исмаалу бы, к примеру…

К вечеру опять послали посредников. К трем прежним старцам добавился еще один. Но Соси стоял на своем. Старики не тотчас повернули назад, они довольно долго уговаривали Соси. И тот, может, и сдался бы, не будь при нем племянника и еще трех-четырех родственников, особенно одного из них – Гарси, который всего год назад переехал в Сагопши из Ачалуков.

Этот Гарси вел себя так, будто именно он в ответе за судьбу Эсет. Но скорее всего его волновала не честь семьи Соси. Он в родстве с Саадом: жена его – дочь Сейта, убитого брата Саада. И возможно, памятуя о вражде сыповей Беки с Саадом, он и кипятился в угоду своему сородичу-богачу.

– Ничего, – сказал Исмаал, когда старики вернулись ни с чем, – пошлем еще раз. Терпение и камень долбит.

– А согласятся ли люди ходить, если их чуть ли не выгоняют? – не без ехидства спросил Мурад.

– Поищем таких, которые согласятся.

Исмаал направился к двери. Перед Хусеном он остановился и сказал:

– А ты поезжай-ка в Ачалуки. Здесь тебе делать нечего.

– И правда нечего! – обрадовался Мурад. – До примирения даже лучше, если ты будешь там.

Но когда Амайг заявил, что поедет с Хусеном, Мурад пожалел, что одобрил предложение Исмаала. Теперь уже делать было нечего.

– Вот и ладно, – кивнул Керам, – пусть едут вместе, вдвоем оно лучше.

Хусен вскочил на коня Керама, Амайгу Мурад разрешил ехать на своем мерине. Дал он ему и ружье. Отец, конечно, не знал, что его семизарядный револьвер ужо лежит в кармане сына.

Но оружие в пути не понадобилось. В Ачалуки прибыли, когда люди уже спали. Только Эсет сидела у окна и, словно ей кто сообщил о приезде Хусена, ждала его, чутко прислушиваясь к каждому звуку и каждому шороху. И едва с улицы донесся конский топот, Эсет бросилась к двери…

Недобрую весть привез ей Хусен. Он не стал скрывать, что произошло в Сагопши. Лучше, если она будет готова ко всему.

В эту ночь глаза Эсет не высыхали. Никто не знал, что она плачет. Эсет была одна в отведенной ей комнатенке. Хусена и Амайга Сийбат уложила в большой холодной комнате. Старушка оберегала невесту. Мулла еще не благословил молодых, нельзя им быть вместе. А благословит он только после примирения.

На рассвете Амайг уехал, а Сийбат пошла выгонять корову в стадо.

Наступила минута, когда Эсет и Хусен наконец, пусть не долго, могли побыть вдвоем.

– Если бы ты знал, каким бесконечно длинным был для меня вчерашний день! – сказала Эсет, склонив голову на плечо Хусена.

– Поверь, Эсет, для меня он тоже не был коротким. – Хусен нежно обнял ее и вдруг увидел слезы на глазах. – Ты плачешь?

– Не железная ведь я, Хусен! – Рыдания сдавили ей горло.

– Уж не жалеешь ли?

Эсет покачала головой.

– А я-то подумал, что ты, может, раскаиваешься, захотела домой. Отец ведь твой требует, чтобы тебя возвратили.

– Я скорее умру, чем вернусь.

– Только через мой труп ты попадешь к отцу. А пока я жив, ни он и никто другой не отнимет тебя у меня.

Эсет еще крепче прижалась к плечу Хусена, а он сидел весь напряженный, словно приготовился к бою. Ему вдруг вспомнились два расписанных памятника на сагошнинском кладбище. Те два памятника брату и сестре, которые он видел еще в детстве. Памятник брату, убитому за похищение засватанной другим девушки, и памятник его сестре, которая не перенесла смерти брата. «Нет, – подумал Хусен, – я буду бороться за Эсет!»