Сыновья Беки - Боков Ахмед Хамиевич

На этот раз в Амайге трудно было узнать горца. Он оделся в свою форму, ту, что носил еще во Владикавказе в реальном училище. Может, потому и постовые пропустили его не глянув.

К сожалению, мечта Амайга не свершилась. Желанной пятизарядной винтовки Василий не достал. Еще печальнее было то, что сказал ему Егор.

– Неважны, сынок, дела! Тебе надо пробираться домой, да как можно скорее.

– Сказился ты, что ли, старик? – всплеснула руками жена. – Не успел человек приехать, а ты его домой отсылаешь. Отдохнуть ему надо, угоститься. А там… может, к вечеру…

– К вечеру! – рассерженно оборвал ее Егор. – А если к вечеру уже будет поздно? Если война начнется в полдень?

– Какая война? Что ты мелешь, прости тебя господи?

– Какая, говоришь, война? Между горцами и казаками! Сегодня на сходе только о ней и говорили. Проклятое офицерье, всю жизнь на нашей шее сидят. Хочешь не хочешь, воюй за них. А не станешь воевать, лишат казацкого звания.

– Ну и пусть лишат, – махнула рукой жена Егора. – Не казаки мы, русские!

– А земля? – закричал Егор и сверкнул на нее глазами, да так, словно это она, а не кто другой, затевает войну. – Что, если ее отберут? Какая тебе тогда польза с того, что ты русская?

Жена промолчала, чтобы не выводить мужа из себя.

Амайг войны не боится. Он даже завидует тем, кто воевал, но стать врагом тех, в чьем доме он сейчас сидит, этого Амайг и представить себе не мог. Давно, когда он еще учился во Владикавказе, Амайг не раз слыхал разговоры про то, что, как только свергнут царя, все народы станут равными, словно одна нация. Николая свергли, Керенского тоже убрали, вражда же между народами не только не утихает, наоборот, усиливается. А почему? Амайг этого никак не поймет. Кто виноват в том, что его, Амайга, и семью Егора хотят заставить враждовать между собой? И за что они должны враждовать?…

– Ничего, сынок! – Ладонь Егора легла на плечо Амайга. – Такая она штука, жизнь! Не горюй, не всегда так будет. А сейчас поезжай домой. Не дай бог, заваруха начнется. Не миновать тогда беды. Да и родители небось беспокоятся. Идем, я провожу тебя.

Они вышли. У околицы попрощались, и Амайг пустил коня рысью. Не потому, что боялся погони, хотелось как можно скорее сообщить своим о том, что казаки собираются на них войной.

Мурад встретил сына на пороге дома. Он уставился на взмыленного коня, от которого валом валил пар.

– Зачем же так загонять коня? Или, может, за тобой кто гнался? – Мурад потянул лошадь за уздечку.

– Никто за мной не гнался! – буркнул Амайг. – Просто я спешил сказать, что война будет!

– Что? – так и застыл с открытым ртом Мурад. В голове тотчас мелькнуло: «Война! Значит, заберут сына. Столько лет растил, учил его. И все для войны?»

– Они, может, уже движутся на нас!

– Кто? – с трудом проговорил Мурад.

– Казаки! И моздокские и магомед-юртовские. Это они хотят воевать с нами! Егор сказал, что, может, даже сегодня выступят. Я пойду, надо сообщить людям!..

Мурад, за минуту до этого растерянный, вдруг обрел силу и стеной встал перед сыном.

– Никуда не пойдешь! – крикнул он. – Слышишь? Нику-да! Нам нет дела ни до какой войны. Будем спокойно сидеть в своем доме, и никто нас не тронет. Пусть расхлебывает кашу тот, кто ее заваривал…

И чего только еще не говорил Мурад, но удержать Амайга и раньше бывало трудно, а сейчас парень и вовсе не хотел слушать отца.

Мурад, пятясь спиной к калитке, уговаривал сына никуда не ехать, но тот рванул с места и мигом был за воротами.

– Ну и иди! – крикнул Мурад в бессилии. – Только знай: я не прощу тебе ни на том, ни на этом свете!.

11

Дом Торко-Хаджи высится посреди большого двора, ворота которого обращены к мечети. Ту часть забора, что тянется вдоль улицы, старик и два его сына содержат в исправности, чтобы не испортить вид улицы, а ту, что разделяет их с соседями, кое-как.

У Торко-Хаджи нет богатства, за высокими заборами сму прятать нечего. Корова, теленок при ней да лошадь – вот и вся живность…

Старик еще от отца своего унаследовал правило жить честно, делить с соседями-сельчанами все радости и беды. Он рано остался сиротой, несладким было детство, проведенное в доме у небогатых родственников по материнской линии. Все, что было им под силу, – это отдать мальчика в религиозную школу – хужаре. Такие школы царскими правителями не запрещались. Наоборот, на их воспитанников полагались больше, чем на кого бы то ни было: служитель бога против царя не пойдет. Царь-то, он ведь – наместник бога…

Торко-Хаджи проявил особое усердие и способности в учении, и дядюшка, собравшись из последних сил, после окончания хужаре отправил юношу в Чечню к ученым муллам набираться ума-разума и более высоких знаний. Уж очень ему хотелось, чтобы племянник стал муллой. Старик видел, что если кто и богатеет, так это муллы. Ну, а разбогатеет Торко-Хаджи, перепадет и ему…

Задумал дядюшка все, как надо, но жизнь повернула по-своему. Муллой Торко стал, а вот богатства так и не нажил. Родственники от надежд своих не отрекались, и задумали они отправить его в Мекку.

Совершить паломничество в святая святых мусульманства дано не каждому. И уж коли кто дойдет до Мекки да станет хаджи,[63] будет по возвращении пользоваться особым влиянием и властью. Во всяком случае, родичи Торко очень на это рассчитывали. Снарядили они его в дорогу. Трудным и бесконечно долгим был путь Торко и его спутников в Аравию и обратно. Добирались и морем и сушей. И многое, очень многое предстало и открылось в чужих городах и на дальних дорогах.

Торко увидел и узнал, что жизнь простого народа всюду очень тяжела. С грустью вглядывался он в иссохшие, изможденные лица портового люда и очень скоро понял, что и голод и нужда в этих «благословенных богом» местах, пожалуй, пострашнее, чем в родном Сагопши. И стал Торко все чаще задумываться над тем, отчего это мир так устроен, что больше всего в нем страдает тот, кто от зари до зари гнет спину на богатеев? Вопросы свои он мысленно не раз обращал и к богу. Только бог ответа на них не давал. До всего приходилось додумываться самому.

Вернулся Торко, теперь уже Торко-Хаджи, и зажил совсем не так, как мечталось его родным. Имея все возможности, став муллой, жить безбедно и, больше того, даже богато, Торко-Хаджи навсегда определил себе и своей семье жить только своим трудом. Все положенные мулле по обычаю подношения он отправлял обратно, предлагая передать их сиротам и особо нуждающимся сельчанам…

С годами Торко-Хаджи снискал огромное уважение и почтение в народе, куда большее, чем если бы он был богачом. И шли к нему со всем: и за советом, и радостью поделиться, и горе поведать…

Так он и жил многие годы. Торко-Хаджи, хоть и был поборником бога, одним из первых приветствовал свержение царя и, узнав о том, что большевики дают народу землю, свободу и равенство, принял их власть как свое кровное дело и без колебаний встал на сторону Советов…

Амайг остановился у самых ворот, не решался он ворваться в чужой двор. Кликнуть Торко-Хаджи тоже было неудобно, а имен других членов семьи Амайг не знал. Ждал он, ждал, чтобы кто-нибудь вышел, но, так и не дождавшись, направился наконец во двор. И тут его кто-то позвал от ворот:

– Эй, парень! Подойди-ка сюда!

Амайг повернулся и увидел двух всадников: Малсага и еще какого-то незнакомого мужчину в шубе с каракулевым воротником.

– Не скажешь, старик дома или нет? – спросил Малсаг и, узнав Амайга, улыбнулся: – А ты-то сюда зачем пришел?

– Да я… тоже к нему. Мне надо сообщить, что казаки идут на пас войной.

Оба удивленно переглянулись.

– А ты откуда знаешь об этом?

– Я был сегодня в Магомед-Юрте. Там и узнал. Егор сказал, наш знакомый.

– Ну, видишь теперь? – мужчина посмотрел на Малсага. – Сомнений быть не может. Впрочем, если бы казаки не замышляли чего-нибудь такого, они не созвали бы съезда в Моздоке без ингушей и чеченцев.