Женщины-террористки России. Бескорыстные убийцы - Олег Будницкий

Я не знаю ни одного случая, когда администрация или солдаты были бы наказаны за эти преступления. Мы доносили о таких случаях губернатору, но он ни разу не назначил следствия, и я уверена, что наши жалобы не шли дальше тюремной канцелярии. Эти ужасы страшно мучили нас, и мы всегда жили под их впечатлением.

Самое тягостное время для нас было, когда высшее начальство приезжало осматривать нашу каторгу. Эти посещения не приносили нам ничего хорошего; чтобы показать, что в тюрьме проводится строгая дисциплина, мы должны были одевать к приезду начальства кандалы, прятать книги и т. д. Единственное преимущество для нас от этих визитов было то, что за несколько дней до их приезда наша пища обычно улучшалась, так как в это время местная администрация боялась присваивать деньги, которые отпускались на содержание тюрьмы. Обкрадывание заключенных в сибирских тюрьмах было традицией и практиковалось в большой мере. Начальник Мальцевской тюрьмы Покровский продавал не только полотно и одежду, предназначавшиеся для заключенных, но даже пищевые продукты и дрова. Для ремонта тюрьмы присылались значительные суммы, но мы продолжали мерзнуть, так как начальство предпочитало прикарманивать эти деньги, вместо того, чтобы производить ремонт.

Было одно только светлое пятно на мрачном фоне нашей безрадостной жизни, это — горячее дружеское чувство, которое мы питали друг к другу. Это чувство поддерживало нас в часы горьких испытаний.

Глава VII

Летом 1910 года я заболела. Из Горного Зерентуя был вызван доктор, который нашел у меня аппендицит. Товарищи стали посылать заявление за заявлением начальнику каторги, прося его перевести меня в Зерентуйскую больницу, но ответа не получали. Мое положение казалось безнадежным. Я не могла есть тюремную пищу, и мне грозила медленная смерть от истощения. Как раз в это время приехал из Петербурга тюремный инспектор Сементковский для ревизии нашей тюрьмы. Когда он спросил у товарищей, не имеют ли они каких-нибудь заявлений, все они ответили, что единственная вещь, о которой они просят его, это — отправить меня в больницу. Несколько дней спустя начальник объявил нам, что Сементковский распорядился о переводе меня в Горный Зерентуй. По нашей просьбе начальник Малцевской тюрьмы разрешил одной из наших каторжанок, Паулине Метер,[162] сопровождать меня.

Два солдата вынесли меня и положили на носилки. Товарищи стояли около меня, и каждая из них старалась сказать мне несколько ободряющих слов. Но их глаза и лица были печальны и говорили мне о другом.

Долго еще я могла видеть группу товарищей, которые стояли на тюремном дворе и махали мне платками.

Солдаты шли быстро, и скоро мы пришли в Горный Зерентуй. Я и товарищ Метер были помещены в одну из больничных камер. Я пролежала там несколько недель. Тюремный доктор один не мог совершить операцию. Я попросила начальника тюрьмы Чемоданова пригласить еще других врачей, и он с готовностью согласился и взялся устроить это. Два дня чистили какую-то камеру, которая должна была служить операционной, но когда все было готово, вплоть до кипячения инструментов в самоваре, один из приехавших на консилиум врачей, молодой казачий доктор, высказался против операции в обстановке нашей тюремной больницы, чем сильно напугал нашего тюремного врача, и операция не состоялась.

Видя свое безвыходное положение, я решила просить Чемоданова хлопотать о моем переводе в Иркутск. О Чемоданове у меня были определенные сведения от Егора Созонова, и я знала, что ему можно вполне довериться.

Когда я изложила ему свою просьбу, Чемоданов возразил, что послать меня обыкновенным этапом немыслимо в моем состоянии, а послать специально он может только одну тройку, которой недостаточно для моего эскорта. Я заявила ему, что у меня имеются деньги для того, чтобы нанять другую тройку. Деньги у меня действительно уже были на руках. Они были переданы мне Егором, который, предвидя возможные осложнения, заранее достал у своих родных.

Через несколько дней Чемоданов получил от начальника каторги разрешение отправить меня в Иркутск, и мы выехали.

Было начало октября, и начинались уже холода. Я была истощена постоянной лихорадкой и голоданием. Отправиться в Иркутск в таком состоянии казалось совершенно невозможным. Но я была рада этому, видя в этом лучший исход.

Три конвойных, надзирательница и фельдшер сопровождали меня. Чем дальше удалялась я от тюрьмы, тем все больше вырастало во мне желание жить. Я вдыхала чистый горный воздух, любовалась природой, и силы постепенно возвращались ко мне. С каждым днем мне становилось лучше.

Наконец, я прибыла в Иркутск. За стенами этой тюрьмы не было ни темных лесов Акатуя, ни голых Мальцевских гор. Я слышала за ними суету городской жизни, и возможность побега отсюда дала мне новые надежды.

Когда товарищи узнали о моем приезде, они стали строить всевозможные планы для побега. Особенно активными в этом отношении были товарищи Исакович (Крамаров)[163] и Нахманберг. Они подкупили тюремного фельдшера, который передавал мне записки от них и мои ответы им. Кроме того, они передавали мне вещи и адреса через нашу тюремную фельдшерицу, которая сама предложила содействовать моему побегу. Она это делала совершенно бескорыстно. К сожалению, фамилию ее я забыла.

Сначала товарищи предполагали освободить меня посредством подкопа, который должен был быть проведен с воли. Затем они намеревались отбить меня от конвойных, которые повезут меня обратно. Планы эти стали известны охранке, за тов. Исаковичем была установлена слежка, и в конце концов он был арестован. Деньги, найденные у него и предназначавшиеся для устройства моего побега, были конфискованы.

Иркутская тюремная больница также оказалась неприспособленной для операции. Я пролежала там 8 месяцев. Товарищи хлопотали о разрешении сделать операцию в одной из городских больниц. Обращались даже в Петербург в главное тюремное управление, но все хлопоты были безуспешны. Разрешения не дали. Тогда товарищи сговорились с частными врачами, которые выхлопотали разрешение видеть меня, но, осмотрев нашу тюремную больницу, они отказались сделать операцию в этих условиях. Администрация уже подумывала, было, отправить меня обратно. Тогда я написала иркутскому доктору Михайловскому, прося его сделать операцию. Я писала ему, что мне легче будет умереть сразу, чем умирать медленной, мучительной смертью от истощения. Доктор Михайловский понял мое положение. Он пришел с двумя коллегами, принеся с собой инструменты и все необходимое. Я пошла на операцию с твердой уверенностью, что выздоровлю и убегу.