Книга 1. Людомар из Чернолесья - Дмитрий Всатен

Боги требовали от оридонцев наивысшего напряжения всех сил; требовала остроты ума; знаний и холодного расчета. Теперь, как никогда ранее, оридонцы должны были сплотиться и воевать очень осторожно. Но вместо этого, он видел как Бод, его лучший друг Бод, который был не намного моложе его, хлопает в ладоши и визжит как малолетняя девка, при виде горящих снарядов, несущихся к стенам красноземской крепости. Вместо этого, Кин присутствует на военном совете, где Сур и его бездари со всей серьезностью рассматривают вариант лобового штурма крепости. Им кажется, что Оридония и Владия дадут им столько воинов, сколько они попросят. Они и не подозревают, что, как только владяне прослышат про бога, который сошел к ним и который призывает их, не станет более опасных врагов для Оридонии, чем эти воины.

– Они играют, – почти простонал Кин, и дыхание его вырвалось с тяжестью и свистом. Он снова поднялся на ноги.

– Привысокий, мы окончили, – зашел к нему гур корабля. Это был оридонец, а потому Хмурый не дождался от него никаких почестей.

Кин сделал движение рукой, показывая, что понял его и разрешает уйти, и снова подошел к окну.

Око владянского бога уже сокрылось за горизонтом Великих вод, покрытых темными тучами. В крепости пели молитвы наступающей ночи. Саарарские религиозные гимны были унылы, тягучи и навевали тоску. И едва они затихли над колыхавшимся морем, как толпы олюдей выплеснулись на улицы пригорода, и запрудили их. Разом зажглось множество огней, и первый женский кокетливый взвизг прорезал наступившую ночную тьму.

– Они играют, – повторил Хмурый и опустил глаза. – Она будет долгой и кровавой, – проговорил он себе под нос. Кин не сказал главного слова, но и сам он, да и сама вселенная поняла его. И Владия ощутила, что пришло с этим оридонцем на ее земли.

Далеко, у самого горизонта, сверкнула отблеском оридонской стали вспышка-молния.

***

– С каких это пор воинское дело стало делом магов?

Вопрос Эка остался без ответа. Кин не смотрел на него. Сжав зубы, он стоял и смотрел на карту.

«Сур сменился Фодом! Сур сменился Фодом!» – крутилось в его мозге.

– Не прав ты, Лихоезд, – не согласился, чавкая, Бурз Метатель. Он на некоторое время умолк, усиленно возясь пальцем во рту, сплюнул и продолжил: – Легенды наши не знаешь. Были маги-воины. Сильно воевали да сами себя повывели. От них лишь Ярчайшие остались, что в Доувенских горах хоронятся, да наши беллеры пошли от них, да чернецы.

– Где они сейчас!? – неопределенно хмыкнул Эк. – Сказания все это. Было или не было, то богам известно. Нам же лишь слухи трактирные.

– Матушка про них говорила, – нахмурился обиженый Бурз. – Не кабацкие это разговоры.

– Кабы беллер сказал, можно было бы увериться, а так?

– Три дыкки в одном ущелье, – прервал их Кин.

Брезды умолкли и подошли к нему. На карте, туда, куда тыкал Кинрагбар-диг, были изображены три крепостные башни.

– Грозное ущелье то, – сказал Эк. – Бывал я там. И крепость та зовется Грозной.

– Кабы не она, то путь на Эсдоларг легче легкого преодолеть бы было, – сказал Бурз.

Всем хорош был брезд. Единственное, что невзлюбил в нем Кин – мечтательность. «Ежели да кабы», были любимыми словами брезда. Не должно таким воину быть.

– И все же ты скажи нам, рагбар, отчего на Эсдоларг идем; почему жрецов слушаем да на труднейшее дело решаемся, когда Холкуния пред нами открытая лежит? – не унимался Эк.

Кин бы мог ему ответить, если бы сам знал ответ. Но Фод-андин ничего ему не объяснил.

– Рагбар, – вошел, словно бы услышал помыслы о себе маг.

Брезды отпрянули от стола под его недоверчивым взором, и отошли в угол палатки.

– Пошли прочь, – приказал им Фод, и обращаясь к Кину, спросил: – Надумал ли, как стену брать будешь?

– Не стена это, – проговорил Кин. – Трудное дело будет, коли без камнеметов буду.

– Нет у тебя камнеметов, и забудь об этом, – сказал Фод. – Все Прибрежье будет повиноваться тебе. Чем не лучше камней. Запускай все и сразу.

Кин обернулся и посмотрел на Фода. Тот скосил губы.

– Давно замечаю взгляд твой. Не доволен ты, знаю. Но, кабы воля моя, не знал бы я тебя вовсе, – вдруг заговорил он. – Пришел сюда, чтобы сказать тебе важное одно. Когда Типпур, – он указал на солнце, – скроется в Огненный чертог, приди ко мне, и я поведу тебя к Нему.

Глаза Кина выдали удивление, но рот его был плотно сжат. Фод выждал некоторое время.

– Выдумай, как стену брать будешь. Без этого не приходи ко мне. – С этим он вышел вон.

***

– С каких это пор воинское дело стало делом магов?

Кин остолбенел. Спокойный тихий голос затих. В большом шатре было темно и пахло благовониями.

– С каких это пор воинское дело стало делом магов? Слышал я мысли твои, – снова произнес тихий голос.

– Не мои, – вырвалось у Кина.

– Чьи же? Коли не твои, так подобные мысли опасны. Даже и ты не должен про них думать. А ежели кто ниже тебя о таком размышляет, то негоже это.

– Мои, – твердо сказал Кин, стараясь чтобы образ Эка не возник перед его глазами. Тот, кто может читать мысли и память, не должен знать об истинном хозяине этих слов.

– Встань, Фод, – обратился голос к магу, распластавшемуся на полу позади Кина. – Нет, не вставай предо мной ниц, – остановил голос уже воина, который, заприметив, как поступил жрец, сам вознамерился пасть ниц. – Негоже такое тебе. Воин ты.

Кин поднялся с колена, на которое успел припасть. Его охватило волнение. Оно пришло только сейчас. Оно пришло от осознания, что в этом шатре он повстречал того, кого в Оридане можно повстречать лишь в Священном чертоге.

– Да, предвеличайший, – подтверждая догадку Кина, прошептал Фод, поднимаясь на ноги.

– Иди от нас, Фод, – неожиданно проговорил голос.

– Да, предвеличайший, – выдохнули за спиной Хмурого. Последнего начинала бить дрожь.

Когда Фод-андин вышел, нечто большое поднялось в дальнем углу шатра и плавно подлетело к Кину. На воина нахлынула нега при приближении мага. Тело его словно запело, словно было налилось соками. Захотелось расхохотаться, запрыгать, захлопать в ладоши и визжать, визжать, визжать!

– Убоялся меня, – спокойно и ласково произнес голос.

Хмурый попытался что-то сказать, но язык его отказывался слушать его. Он пребывал в том состоянии, в каком пребывает каждый, кого долгое время массируют и ублажают на ложе.

– Скоро это пройдет. Ты привыкнешь ко мне, – произнес голос.

Каждое слово, каждый звук этого голоса отдавались в голове Кина восторженными приливами радости. Он молчал, закрыв глаза, и словно бы плыл по волнам удовольствия.

– И вот оно прошло, – проговорил голос, и в тот же миг холодная режущая естественными звуками реальность обрушилась на Кина. Он пошатнулся и едва не упал. Его вывели из неги, будто бы окунув в прорубь с ледяной водой. – Ясно ли мыслишь ты? – спросили его.

– Да, превеличайший, – прохрипел Кин, задыхаясь.

– Это хорошо. Ясность ума твоего нужна Оридонии превыше всего. Опустись там, где стоишь.

Кин с трудом опустился на пол, но едва его зад коснулся мягкого ковра, как неведомая сила подняла его и запрокинула назад. Он повис в воздухе, удобно устроившись словно бы в своем любимом кресле в Оридане. Едва подумав об этом, он услышал:

– Да, это оно. Так ты сможешь лучше думать. – Темная громадина растворилась в полутьме. Шатер опустел. – Отпусти его там, где оставил, – заговорил голос из-под купола шатра. Это было настолько неожиданно, что Кин вздрогнул. – Сур, этот глупец, мнящий себя мудрецом. Оставь его там, где надлежало тебе. Порушь преграды пред мыслями своими. Пред силой ума твоего слишком много преград. Не можешь? – Кин похолодел, ибо он только что подумал про себя, не могу. – Ты этого одного не можешь про себя сделать, но вознамерился стать равным мне! – Голос загремел. – Ха-ха! Никогда. Не думай так, никогда! Ты желаешь этого. Я видел твое будущее. Я знаю его. Но не будет его, если слаб останешься, ибо сила величия не в воинах, и не в хитрости военной, сила величия в самопознании, в уме, который возможно взрастить как священный плод на ветви Священного древа. Говори со мной, зачем ты замер? Говори, как есть. Ты равный мне, хотя я и выше тебя. Дети мы единого бога. Нам править. И всякое новое, что становится против нас, не препятствие нам, но лишь желание бога узнать, можем ли мы еще править или нет!

– Я говорить хочу… я так умею… не думать в голове на двоих, а говорить, – прошептал Кин. – Оставь мне мысли мои.

Перед ним снова возникла темная громадина, неясный силуэт.

– Я оставлю тебя. Говори.

Мысли Хмурого прояснились. Он замотал головой и заморгал, ощущая внутри себя легкое опустошение.

– Я буду с тобой отныне и до конца, – проговорил голос. – Ты будешь со мной вечно, ибо одно мы с тобой теперь. Говори со мной, как с собой.

Кин пытался собраться с мыслями.