У свободы цвет неба (СИ) - Аусиньш Эгерт

   После выступлений Охотников настала очередь городских отрядов. Ребята Смолы были первыми, они работали с пиротехникой. Вышло красиво и убедительно. За ними вышла группа Философа и показала сааланцам, что такое паркур. Я услышала, как кто-то охнул: "И это они без магии!" - и тихонько улыбнулась про себя. Потом "Красная вендетта" ставила минное заграждение. Испанец больше всего удивился тому, что редколесье, в котором заграждение сперва ставилось, затем активировалось, особенно не пострадало, а вот чучела, изображенные мешками на ножках, разобраны весьма основательно. Вообще-то, ни одного целого из десяти. Следом группа Княгини демонстрировала радиопеленг и перехват частот. У полиции лица были очень кислыми, но делать нечего: перемирие есть перемирие. Сами полицейские продемонстрировали неплохой набор из самбо, крав-мага и чего-то еще, настолько же практичного и простого, а заодно мастерство автовождения и прочий стандартный набор. Стрельбу, конечно, тоже. В том числе по ростовым мишеням.

   А потом вышел Музыкант. Филипп Баулов, лучший стрелок Сопротивления, ради ответственного дня был одет в черную пиджачную пару, белую рубашку с галстуком-бабочкой и лаковые ботинки. В этом великолепии он и подошел к специально для него выставленному столу. По его просьбе на полосу подтащили вместо мишеней почти два десятка стендов с металлическими листами, выкрашенными в белый и черный цвет. Листов было десятка три, разного размера, самые маленькие были не больше стандартного писчего листа, самый крупный оказался шире и выше классной доски. На рубеж поставили стол, на стол выставили кейс с десятком или дюжиной пистолетов.

   И тут я догадалась, что будет. Оставив журналистов на двоих других сопровождающих, я побежала к рубежу с криком: "Фил! Подожди!"

   Он удивленно обернулся.

   - Зрители же без наушников, - объяснила я. - Не услышат половины.

   - И? - не понял он.

   - Я сейчас шумоподавитель сделаю, пять минут подожди, мне посчитать надо.

   Считала я прямо у него под ногами, пальцем на песке. И за пять минут, конечно, не справилась, провозилась почти десять. Зато когда закончила ставить заклинание и попросила пробный выстрел, осталась полностью довольна результатом. Хлопок за пределами построенного мной цилиндра был не громче, чем от открытой пластиковой коробки.

   Он сыграл пулями на металлических листах три мелодии. Это были "Ода к радости", вальс "Осенний сон" и "Прощание славянки". Закончив, он повернулся сперва ко мне и дал пятюню, потом поручкался с ассистентом, менявшим ему обоймы. А потом я сняла защиту и пошла к прессе. По дороге глянув на Дейвина, чтобы оценить, что и когда мне будет за самодеятельность. Граф улыбался и выглядел вполне довольным увиденным.

   Про христианскую веру Гавриил рассказывал Пино каждый вечер перед молитвой. И убеждал его в том, что душа не расточается после смерти, как пар, что человек не умирает вместе со своим телом. Пино, вздыхая, качал головой и говорил, что исчезнуть навсегда ему страшнее всего на свете. Страшнее даже того, что он чуть не оставил своих девчонок без матери и погубил ничем не виновную жизнь. Но понять, как же можно жить без тела, он так и не мог, несмотря на все объяснения Гавриила о том, что тело храм, но в нем живет душа, и вот она-то не умрет. Нобили из охраны слушали эти разговоры, хмыкали и уходили подальше подобру-поздорову: под языком у монаха помещался порядочный запас колючек. И за попытки вмешаться он не стеснялся припечатать словом так, что после того примерно с час неудачливый мелкомаг ловил Поток и пытался вернуть душевное равновесие.

   Доставалось от него и следователю. Первый разговор случился прямо в дверях допросной следующим же утром после расспросов Пино. Монах гремел набатом на всю резиденцию Академии, клеймя следователя сплетником, давшим пищу для слухов и позволившим злословить безвинного человека. Когда Вейен да Шайни пришел выяснить, что за шум, перепало и ему. Досточтимый Эрве еле остановил Гавриила, объясняя, что маркиз не инициатор процесса, а светский привлеченный специалист. Тогда монах предъявил накипевшее магистру и спросил, действительно ли они вменяют женщине в вину волю Божью, в которой она не властна, и намереваются казнить ее за горе, которого она себе не искала. Вейен да Шайни, слушая это, периодически косился то на схему, так и висевшую на доске в допросной, то на Полину, стоящую в коридоре бледной тенью. Наконец, Гавриила уняли и обещали больше эти вопросы не поднимать. С этим он и отправился в коридор, на обычное место, к своей свече и своей книге.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

   Допросы после того дня постепенно выродились для Полины из моральных истязаний в формальные расспросы о подробностях и деталях, имевшихся еще в весенних протоколах допросов из "Крестов". Следствие зашло в тупик. Признать подследственную невиновной значило немедленно начинать оценивать ущерб, нанесенный ей всей этой историей, начиная с ареста. Хуже того, считать размер выплат предстояло по почти тысяче подобных дел. И живых фигурантов было хорошо если десятка два вместе с Полиной. За остальных предстояло выплачивать родственникам. А осудить женщину было не за что ни по законам Земли, ни по законам Аль Ас Саалан. Держать ее в столице под следствием бесконечно тоже было невозможно: это могло в любой момент спровоцировать новый скандал в крае или за его пределами. И тогда границы новой колонии империи оказались бы под угрозой, а следом и все перевозки ценных и срочных грузов через третью точку.

   Наконец, монах Гавриил закрыл и этот вопрос. Разумеется, он не выставлял следователю никаких требований, кроме соблюдения рамок допустимого, да и кончилось все вовсе не в допросной и даже не в резиденции Академии.

   За считаные дни до зимнепраздника городской судья наконец решил, что с делом Пино все ясно. Нобили объявили незадачливому мужу и отцу, что завтра он получит прощение у моря, спросили, хочет ли он говорить с досточтимым. Пино не пожелал, но провел весь вечер с Гавриилом.

   Утром монах встал до рассвета и долго молился за преступника, а когда тот поднялся и принялся собираться, пообещал пойти с ним в гавань, чтобы Пино не был один в свой последний час. Полина, заставшая эту сцену, сказала, что тоже пойдет с ними. Запрета на общение с преступником не было наложено, поэтому Жехар только спросил ее о причинах.

   - Потому, что мне не все равно, - ответила она.

   - Он же злословил тебя в лицо? - удивился нобиль.

   - А вот это уже неважно, - сказала женщина и пошла одеваться. На куртку она накинула, сложив вчетверо, довязанное ею странное полотно, соединенное в подобие слишком узкого снуда.

   В гавань ехали на крытой повозке, в которой ради тепла стояла жаровня. Всю дорогу Пино молчал, молчал и когда увидел корабль, который должен был отвезти его на середину залива. Соблюдать это правило никому не хотелось, зима в столице Аль Ас Саалан - это время штормов, и за считаные полчаса в прямой видимости от берега море может сделать с кораблем, что захочет. Пока капитан обсуждал с судьями необходимое и достаточное расстояния, Пино вдруг очнулся. Повернувшись к Гавриилу, он сказал:

   - Я тебе верю. Я верю, что не исчезну.

   - Повторяй за мной, - быстро сказал монах, оглядевшись и убедившись в чем-то важном. И начал читать чин отречения сатаны на церковнославянском, быстро взглядывая на небо и поворачивая своего подопечного сперва от солнца, потом обратно к солнцу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

   Пино, ломая язык, старательно повторял непонятные слова. "Дуни и плюни на него" Полина ему перевела, определив сатану как всех старых богов, вместе взятых.

   Капитан подошел к ним:

   - Попрощались? Пойдем.

   Пино бросил на Гавриила отчаянный взгляд. Тот сказал ему вслед, возвысив голос:

   - Спускаясь в воду, одежду свою брось! Так иди! И что бы ни было, постарайся трижды поднять голову над водой, слышишь?