Чёрные ангелы в белых одеждах - Вильям Козлов

— У нас и парадной вчера днем взломали дверь и украли у журналиста заграничную видеоаппаратуру, бронзу, хрусталь, — рассказывала мать, складывая продукты в полиэтиленовый пакет, — Подумать только, стали грабить среди бела дня! Хорошо, что я установила вторые двери и поставила финский замок, а на ночь запираюсь на железный засов.

— У тебя ведь нет видеоаппаратуры, — заметила Лина Вениаминовна.

— Найдут что украсть… — сказала мать, подсчитывая в блокноте за продукты, — С тебя, доченька, двадцать четыре рубля… — она понизила голос, — Я положила тебе баночку икры… А как твой муженек, Вадим? Все хочет свою газету делать?

— Не знаю, получится ли у него, — вздохнула Лина, — Сейчас все вроде у нас возможно, но, оказывается, все равно не для всех. Кому можно, а кому — нет.

— С высшим образованием, а какие-то скотники строит, — подхватила мать, — Сидел бы лучше в кооперативе и делал большие деньги, как это сейчас делают умные люди. Читала в газете, как один кооператор заплатил партийные взносы с миллиона, заработанного за месяц! Вот это человек! А твой бегает по учреждениям, чтобы добиться разрешения выпускать какую-то газету! А будут ли ее еще покупать? Вон сколько сейчас разных газет в киосках…

— Не надо, мама, — мягко оборвала Лина, — Вадим честный, порядочный человек…

— Сейчас выживают не честные и порядочные, а оборотистые и хваткие! — перебила мать.

— Каждому свое… Вадим хочет людям правду рассказать о нашей жизни, и я ему буду помогать в этом.

— Кому нужна ваша правда! Людям хочется вкусно есть-пить, а в стране вот-вот голод начнется. Кому тогда нужны будут ваши газеты? Вот я ни одной не читаю, с меня хватит и программы «Время» и еще «Шестьсот секунд». Газета… Скоро ничего не будет даже в газеты заворачивать.

Иногда мать прорывало и приходилось все это выслушивать. Критикуя жизнь, мать не употребляла уменьшительные словечки. Да и критиковала она ее по привычке — сейчас все что можно критикуют — сама-то она не могла на жизнь пожаловаться: дома у нее настоящий склад из дефицитных вещей. Причем, покупала все, что нужно и не нужно. Под кроватью лежали свернутые в трубку с нафталинными таблетками ковры, на антресолях громоздились коробки с сервизами и посудой, которая ей никогда не понадобится, потому что весь сервант и так забит посудой и хрусталем. Одних только ондатровых шапок — пять штук. Все копит и копит, а зачем? Как-то хотела похвастаться соболиной шкуркой, купленной лет десять назад, вытащила ее из коробки, а оттуда туча моли вылетела. Всю шкурку сожрали.

— Мама, я пойду, — сказала Лина, но тут вошла в помещение одетая в дубленку молодая женщина с красивой финской сумкой и мать, пробормотав, чтобы подождала, бросилась к ней. Они расцеловались, мать скрылась в подсобке и вскоре вернулась с объемистым пакетом, перевязанным шпагатом. Видно, заранее приготовленным. Пошептавшись с матерью и заплатив деньги, женщина в дубленке, оставив запах французских духов, важно выплыла из полуподвального помещения.

— Жена завотделом райисполкома, — сказала мать.

— Ветеран? Инвалид? — подковырнула Лина Вениаминовна.

— Он одно словечко скажет — и меня отсюда завтра же вышвырнут, — сказала Валентина Владимировна. — Таким людям, доченька, завсегда надо оказывать уважение.

— Я понимаю, мама, — сказала Лина. А чем она лучше этой расфуфыренной жены исполкомовского чиновника? Тоже ведь пришла по знакомству с заднего хода…

— Доченька, приходи ко мне в субботу с детками? — пригласила мать — Совсем забыли старуху.

— А мужа не приглашаешь?

— Он не любит ко мне ходить, я же чувствую, что ему неприятно меня видеть.

— Ты преувеличиваешь, — сочла нужным вставить Лина.

— Доченька, что я тебе скажу-то! — заулыбалась Валентина Владимировна. Бородавка отползла от носа к щеке. — Спиридонов вчера заявился…

— И ты его пустила?

— Через цепочку заявила ему, пьяному рылу, чтобы и дорогу забыл к моему дому! Видно, добавить захотелось и разбежался, а я ему от ворот — поворот.

— Сюда бы не заявился…

— Я ему не сказала, где работаю, — хитро улыбнулась мать. Видно было, что она гордится собой, по у Лины складывалось впечатление, что Спиридонова она пустила и вместе с ним добавила..

— Я тебе позвоню, — на прощанье сказала Лина Вениаминовна и вышла на улицу. Невольно ускорила шаги и оглянулась: мать не раз говорила, что народный контроль может задержать выходящих с сумками из распределителя. Были такие случаи, но заведующая всегда умела утихомирить их. Контролеры-то тоже отовариваются у нее, как и работники ОБХСС, райпищеторга. Причем брали только самые дефицитные продукты: кофе, копченую колбасу, икру, балыки осетровых рыб. К праздникам перепадало. В свободной продаже такого не было уже многие годы. По телевидению показывали работников мясокомбината, которые, в сговоре с охраной, вывозили на машинах сотни килограммов колбас, карбонатов, копченостей. Кого-то хватали с поличным на месте преступления, кого-то сажали, но приходили на их место новые люди и тоже занимались хищениями. Там, где нехватка продуктов, дефицит, всегда будут блат, спекуляция, воровство. Лина иногда задумывалась: сколь же прожорлив бюрократически-командный состав в стране, их, кажется, около тридцати миллионов, чтобы потреблять все вкусное, что производится в стране. В Великополе был спой мясокомбинат, но все годы ее жизни там, в магазинах никогда не появлялась его продукция — все отсылалось в холодильниках в Центр. Разве из закрытых для населения распределителей кое-что доставалось местному начальству. Вадим написал об этом фельетон, но редактор Румянов его самолично разорвал в рукописи и выбросил в мусорную корзину. Ответственный редактор сам получал продукты из распределителя.

Асфальт был влажным, с уличных деревьев облетали разноцветные листья, ребятишки собирали их в скверах, парках. Оранжевые и красные, они трепетали у них в руках, как прощальные флажки уходящего лета. Небо над крышами прояснилось, наверное, завтра выглянет солнце, обычно осень в Ленинграде теплая, светлая. Что-то случилось с климатом, уж который год ленинградцы, да и не только они, встречают Новый год без снега. Лишь лыжники в выходные осаждают электрички и едут за город, чтобы походить на лыжах хотя бы по лесу, где чудом при плюсовой температуре еще сохраняется пересыпанный сосновыми и еловыми иголками грязноватый снег.

На улице Некрасова, у обувного магазина выстроилась длинная очередь, в основном, женщины. Лина Вениаминовна увидела, как счастливцы выходят из хлопающих на пружине дверей с длинными заграничными коробками. По-видимому, продают импортные женские сапоги. По свойственной веем женщинам привычке, даже не поинтересовавшись, за чем стоят, она пристроилась за девушкой в красной капроновой куртке.

— Голландия, высокий каблук, на меху, — словоохотливо сообщила сероглазая девица с малиновыми накрашенными губами. И озабоченно прибавила: — Только нам не достанется. Выкинули в свободную продажу пар сто, а остальные припрятали. Так сапожки стоят сто двадцать, а с рук будут продавать по двести. У нас все теперь так.

Голландские сапожки — это хорошо, и деньги у Лины Вениаминовны есть — Вадим неплохо в этом году заработал на Псковщине, — но девушка права: им не достанется. Вздохнув, она зашагала дальше. Дома, положив продукты в холодильник, Лина Вениаминовна, взглянув на часы, решила помыться в ванной. Вадим каждую пятницу ходил париться в баню на улицу Чайковского. Он привез из деревни два десятка березовых и дубовых веников и хранил их на антресолях в прихожей: Всякий раз, когда он доставал веник, встав на стремянку, ей приходилось подметать пол, усыпанный сухими листьями. Вадим говорил, что в ванне он чувствует себя неуютно, оно и понятно: он привык к русской бане, красочно рассказывал, как парился в деревне со своими «шабашниками». Это еще до покупки дома. Одновременно с ремонтом избы в Богородицкой привел в порядок и баню на берегу озера. А Лине нравилась ванна, в горячей воде можно в одиночестве понежиться, подумать, отвлекшись хотя бы на время от житейских забот. Когда она в ванне, никто из домашних ее не беспокоит. И она ценила эти свои, лично ей принадлежащие час-полтора. Раньше Вадим стучался в дверь и предлагал потереть спину, но когда дети подросли, перестал это делать.

Дома в этот час и и кого не было, Вадим бегает по инстанциям, пробивая свою газету, Маша в школе, а Дима до двух играет у своего соседа и приятеля Толика Пинчука. У Лины договоренность с матерью Толика: один день за ребятами присматривает она, Лина, другой — мать Толика — Наталия Константиновна. Они жили в этом же доме через одну парадную. Хотя мальчики дружили, между Линой и Наталией близких отношений не было, так, иногда забегали друг к другу, поболтают о своих мазуриках и разойдутся. Наталия Константиновна была разведена с пьяницей мужем, она работала, но дома сидела ее шестидесятипятилетняя мать, с которой мальчики научились ладить. Они ей не досаждали, а она им не мешала возиться с железками, лишь бы на улицу не убегали. Толик Пинчук тоже любил собирать разные выброшенные детали и откручивать винты-гайки.