Граждане Рима - София Мак-Дугалл

А Уна закрыла глаза, ощутив тупую боль от уверенности, что наконец-то стоит на земле.

— Как давно это случилось? — громко спросила она.

— Я… я не знаю, — прошептала Лал.

— Но больше часа назад?

Было маловероятно, что убийцы стали бы ждать так долго, прежде чем перехватить его.

Уна кивнула, ей тоже показалось издевкой, что все в жизни может так быстро измениться, — еще так недавно они стояли рядом над белопенным потоком! Но у нее было чувство, что теперь все это — холодное, далекое, невозможное. Поэтому она не подумала: «если бы я только сделала это»; напротив, ей захотелось устранить себя из памяти, подменить себя кем-то, кто покачал бы головой, когда Марк сказал: «Хочешь, чтобы я ушел?» — и поцеловал бы его как следует или, по крайней мере, сказал бы что-нибудь напоследок.

Ей едва ли не показалось, что вместо этого ей надо было повиснуть на нем, не боясь, что это показное, просто всем своим весом потянуть его вниз, как тогда, во время ночной драки.

Кожу Уны больно покалывало в тех местах, где он касался ее.

Зи-е подняла Пирру на ноги с таким мрачным и недобрым выражением на покрытом шрамами лице, что Айрис протестующе вскрикнула, а Пирра, охваченная зловещим предчувствием, застыла и только негромко, запинаясь, пробормотала:

— Что вы со мной сделаете?

— Я скажу тебе — только потому, что у тебя ребенок, — медленно произнесла Зи-е, — иначе я бы и секунды на тебя не потратила. Сама у себя спроси — оставили бы они тебя в живых, если ты столько знаешь?

Сказав это, она оттолкнула Пирру и выпалила ей в лицо:

— А теперь убирайся куда глаза глядят, только смотри — держись от меня подальше.

Она повернулась к ней спиной, оставив Пирру стоять на месте, дрожащую, онемевшую.

— Это не они, — из последних сил выдохнула Лал. — Они сами не понимали, что творят, а я… Я могла бы запросто остановить его. Ох, Уна, прости, мне так жаль.

Уна исподлобья поглядела на нее.

— Откуда ты могла знать, — сказала Зи-е.

Но Лал сама не могла простить себе этого и в отчаянии покачала головой. Оправданий она не искала.

— Теперь не важно, — пробормотала она. — Я слишком хорошо понимала, что не следует этого делать.

Ей припомнилась вся та правда, которую она сказала Марку: это именно то, что они от тебя хотят, теперь сделать это будет проще простого, есть вещи поважнее того, что ты чувствуешь, — почему же она так, вдруг от всего этого отступилась? Только потому, что все это казалось правильным, а обосновать свою правоту она не могла.

Тогда Уна сказала ей высоким усталым голосом, но сознательно, напрямую, без передышки:

— Он решал. Не ты. А для него это было правильно. Но для нас правильно попытаться вернуть его…

Она запнулась, услышав, как прошедшее время неумолимо нагоняет Марка; однако не сказала «он был». Пристально глядя на Лал, она потянула ее за руку, вызвав вспышку безрассудной, не поддающейся объяснению надежды.

— Нет, мы еще пока ничего не знаем. Надо искать. Давай, мы еще можем попробовать.

У Тазия был маленький переносной экран, на котором яркая точка — Марк Новий — снова устремилась на юг, словно чувствуя их приближение.

Как правило, Тазий никогда не испытывал желания кого-то убить, с него было достаточно ощущения, что он способен сделать это, сознания, что методичные убийства уже изменили его настолько, насколько это вообще возможно; в них не было для него абсолютно ничего нового. Но это было какое-то особенное: на сей раз, даже понимая, что речь идет всего лишь об уничтожении юноши — почти ребенка, которого он и в глаза не видел и который не причинил ему никакого вреда, — он жаждал крови. Убить быстро, со знанием дела, как он запланировал. Он хотел доказать, что на самом деле искуснее и лучше, чем двое шедших с ним, Энний и Рамио, что он по праву был выбран главным. Его даже слегка пугала разыгравшаяся в нем кровожадность, то, как ему хотелось стереть с лица земли ту девчонку и того странного молодого человека, наказать их, хотя они и не имели никакого отношения к полученному заданию.

Он не мог от этого отделаться и так и кипел от гнева из-за того, чем ему приходилось заниматься сейчас: следить за точкой на экране, это любой дурак может. Энний и Рамио тоже приводили его в ярость — так невысоко он их ставил. Он видел, что они слишком распущенные, слишком много болтают, ему казалось, что они попусту тратят время на глупое бахвальство своей храбростью. (Ему не пришло в голову, что он не обращал на это внимания, пока колкости не посыпались в его адрес.)

Хоть стрелять-то они толком умели? Тут уж он хватал через край — конечно, им полагалось быть хорошими стрелками, несомненно. Оба — бывшие преторианцы и бывшие военные, как и он сам, или, по крайней мере, так он рассудил про себя, не спрашивая у них. Наверняка не промахнутся. Что его вряд ли удивит — это если сначала они заденут мальчишке плечо, прежде чем всадить пулю ему в голову. Положим, на конечный результат это не влияет, но Тазий всерьез воспринял указание о том, что мальчишка должен по возможности меньше мучаться, и продолжал воспринимать всерьез, несмотря на тревожно разгоравшееся в нем желание поскорее прикончить его. Уж если ему не достанется роль стрелка, то лучше бы он присоединился к какой-нибудь другой группе — об этом он тоже жалел.

Конечно, дело было не в армии: как такового чина он не получил, так что его не разжаловали. Однако он понимал, что статус его резко упал. Энний и Рамио, да и другие, относились к нему презрительно-насмешливо — не всегда, но не скрывая этого. Чувство унижения не переставало душить его. Надо было солгать, когда он, выдохшийся и взбешенный, добрел наконец до небольшого лагеря в лесу в десяти милях к северо-востоку от Атабии. Он мог сказать, что технология у рабов оказалась лучше, или что они пронюхали больше, чем даже он мог предположить или чем то было на самом деле. Ему хотелось бы, чтобы Уна и Дама действительно обнаружили его иглы. Но досада так измучила его, что он рассказал все как есть, что он сделал все правильно, и тем не менее девчонка его раскусила.

Начальство решило, что он попросту врет, что, уж наверное, сделал какую-нибудь настолько вопиющую глупость, что даже эти отъявленные негодяи распознали его, а у Тазия не хватило ни ума, ни хитрости узнать местонахождение колонии у одного из них. Ему еще чертовски повезло, что после всей этой истории так быстро объявился информатор. Сегодня Рамио, вручая ему аппарат для слежения, спросил:

— Думаешь, управишься?

Он не знал, как это скажется, и скажется ли вообще, на его вознаграждении. Они по-прежнему нуждались в его молчании. День или два он не мог избавиться от малоприятного сознания, что есть и другой способ обеспечить это молчание, но после начала операции перестал серьезно тревожиться по этому поводу. Просто не мог дождаться, когда наконец распрощается с этими людьми, настолько вся затея претила ему.

— Двигаемся прямо, курс — юг, — сказал он нейтральным тоном.

— Что он делает? — пробормотал себе под нос Энний, не дожидаясь ответа; и действительно — Марк беспокойно метался по замкнутому кругу и минуту назад снова повернул на север, к лесу. Тазий ничего не сказал, хотя вопрос привел его в отчаяние. Он находил блуждания Марка вполне естественными. Кретин, подумал он, имея в виду Энния; он просто не знает, какой путь безопаснее. Он напуган. Он хочет вернуться.

И он не мог сдержать недозволенной, неприятной мысли: а что, если план заключается в том, что он просто выведет Энния и Рамио на след Марка Новия — а дальше они будут действовать по собственному усмотрению? В конце концов, он тоже вооружен, и, пожалуй, мгновенный меткий выстрел лучше подойдет к ситуации, чем хитроумная уловка с отравленными иглами, которые он принес в Атабию. Кое-что еще может измениться, ему еще может представиться шанс.

Достигнув вершины, пригнувшись, они посмотрели вниз на голый зеленый склон, где должен был находиться Марк.

До заката оставалось еще несколько часов, но с низкого серого неба сквозь деревья просачивался только слабый сумеречный свет. Сулиен увидел, что Делир и Дама сильно поотстали. Он выждал секунду, решая, не лучше ли им и вправду рассыпаться, а потом попробовал удостовериться, что двигается в правильном направлении. Потом снова пошел вперед, впервые задумавшись, что станет делать, если найдет Марка, как сможет убедить его вернуться. Сосредоточившись на этой мысли, он продолжал продираться сквозь деревья и кусты, словно Марк должен был немедля понять, что совершил ошибку, как только Сулиен появится перед ним и скажет это. Или словно он просто заблудился и его надо подобрать.

Сулиен начал репетировать свою речь с неподдельной и все растущей злостью, споря с Марком от имени миллионов людей, включая Вария, которым Марк не сможет помочь, если даст убить себя. Однако заключительная часть получалась у него самой нелогичной, хотя, как он сам чувствовал, она звучала убедительнее всего: «Должен быть какой-то другой способ выручить Вария, вернись, и я помогу тебе» — так думал Сулиен, когда на самой периферии зрения, не такой уж и далекой сквозь частую поросль буков, он заметил промелькнувшую тень, на миг закрывшую пространство между стволами и явно человеческую.