Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов

А через день всего послушное ветрило

Тоской гарольдовой над ним прошелестило…

Теперь тут пусто все. Порой среди отар

С герлыгой медленно пройдет старик-овчар;

Порой присядет в тень охотник утомленный,

Да юркнет ящерка извилинкой зеленой,

Да смелый мальчуган, как я, тайком удрав

Из дому, ляжет здесь меж горьких душных трав

И будет слушать ночь в томленье непонятном

О тайном, горестном, любимом, невозвратном…

Лежу. Вдруг издали таинственный возник,

Меняя высоту, необъяснимый клик,

Раскат серебряный, – сирена ль заводская,

Безумный ли фагот, – до сердца проникая…

Див кличет! О, какой сумятицею полн,

Я слушал этот вопль, – прибой кристальных волн.

О, скалы верные!.. Незнаемые земли!

Иди, их осязай, вдыхай, и виждь, и внемли!..

Наряду с распространившимися символизмом и акмеизмом Шенгели близко чувствовал и конструктивизм – литературное движение, сформировавшееся на волне социалистической революции, в «пролетарском обществе». Отводя господствующее место техническим инновациям в обществе, конструктивисты и художественное произведение рассматривали как техническую конструкцию, в которой каждое слово подобно детали должно выполнять свою персональную функцию. Идеология конструктивизма видела возможным возникновение, развитие нового человека, пролетария только в технически оснащенном обществе. Представителями этого движения были И. Сельвинский, К. Зелинский, С. Шервинский, Н. Ушаков и Г. Шенгели.

К конструктивизму, наверное, можно отнести довольно немалое количество стихотворений Георгия Шенгели, но поскольку он осваивал в своей молодости и футуризм, и эгофутуризм, отчасти акмеизм и некоторые другие поэтические направления, то на практике они у него соединились в нечто единое и трудно разделимое на составные части, как это, например, видно по стихотворению «Александрия»:

Здесь перо и циркуль, и прекрасная

Влага виноградная в амфо́ре,

И заря, закатная и страстная,

Кроет фиолетовое море.

И над белым чертежом расстеленным,

Над тугим папирусом развитым

Иудей склонился рядом с эллином

И сармат ведет беседу с бриттом.

А внизу, отряд фалангой выстроя,

Проезжает меднолатый всадник,

И летит крутая роза быстрая

На террасу через палисадник.

– Добрый час! – Ладони свел воронкою. —

Это я, центурион Валерий.

Написалось ли что-либо звонкое

В золотом алкеевском размере?

– Добрый час! Мы за иной беседою;

В сей чертеж вся Азия вместилась,

И увенчан новою победою

Мудрого Эратосфена стилос.

И глядят с улыбками осенними

Риторы и лирики седые,

А закат играет в жмурки с тенями

В белых портиках Александрии.

Шенгели любил наше Отечество, любил дальние города, горы, поля, реки и, конечно же, Крым и море; он постоянно писал о них в своих стихах: «Я был влюблен в оттенки моря, / Мечтал о пальмах, о маори, / И в голубые вечера, / Когда зеркальная игра / В зеленой полутьме купальни / Блуждает по изгибам стен, – / Земли тяжелой цепкий плен / Меня томил, а сумрак дальний, / Окутывающий пролив, / Струил волнующий призыв…»

Последним произведением, которое он написал 12 декабря 1955 года, было стихотворение «Четыре года мне. Я наряжён в черкеску», в котором он вспоминает свое раннее детство. И в памяти всплывают увиденные однажды на горизонте удивительные профили далеких белошапочных гор, более близкое знакомство с которыми ему предстояло еще только впереди:

Четыре года мне. Я наряжён в черкеску

И в шелковый бешмет. А ну-ка, посмотри,

Какие на груди сверкают газыри,

Как на кинжале чернь рисует арабеску!

Пусть братья дразнятся! Я мигом, им в отместку,

Кинжал вонзаю в стул – и раз, и два, и три, —

И – пополам клинок!.. И как тут ни ори,

А тащит бабушка меня за занавеску.

Не драть – переодеть: «Ну что за маскарад?»

Но я реву. И тут ко мне подходит брат

И, сжалившись, меня на подоконник ставит:

«Гляди!» – И вижу там, где солнце дали плавит, —

Каких-то взгорий зыбь. И слышу в первый раз

Названье, ковкое и звонкое: «Кавказ».

На Кавказе Шенгели в первый раз побывает еще в школьные годы, съездив вместе со своим другом Сергеем Векшинским в Батум. Потом, в 1917 году, он проедет с Игорем Северяниным по всему югу России, проводя поэзоконцерты в городах Батум, Кутаиси, Тифлис, Баку, Армавир, Новороссийск, Екатеринодар, Таганрог, Ростов… Газеты с удовольствием отмечали впечатление, оставленное от выступлений не только Игоря Северянина, но и Георгия Шенгели: «Большой успех имел другой поэт, Г. Шенгели, прочитавший поэтическую чудную сказку о старике-моряке и его маленьком домике. Эта сказка – лучшее, что дал Г. Шенгели в своем «Гонге», сборнике стихов. Краткий сжатый доклад «Самураи духа», прочитанный на этот раз Г. Шенгели, был очень интересен. Самураи, каковое имя несут представители старого японского дворянства, поразившие мир своим героизмом во время Русско-японской войны, по определению Г. Шенгели, есть люди, сочетающие в себе все стороны человеческой души, самураи духа – это символ слияния всех качаний жизненного маятника; таков Генрих Гейне; таков Пушкин, горячим поклонником коего является докладчик; Пушкин, сочетавший в себе и Шекспира, и Байрона, предвосхитивший идеи Верхарна и Верлена; Пушкин, один из тех поэтов, кто является равнодействующей между миросозерцанием и мироощущением. Третьим самураем Г. Шенгели считает принесшего «новое пушкинство» – …Игоря Северянина!»

Вместе с А. Ахматовой, О. Мандельштамом, В. Нарбутом, Г. Ивановым, В. Пястом, М. Лозинским и другими поэтами, опираясь на глубокое изучение А. С. Пушкина (сохранилось обширное исследование его словаря), Георгий Аркадьевич Шенгели примыкал к противопоставившему себя символизму «новоклассическому» литературному направлению, близкому к акмеизму, основанному Н. Гумилевым и С. Городецким, но отличающемуся от них своей «борьбой за этот мир, звучащий и красивый, имеющий форму, вес и время». Это еще называлось авангардным классицизмом. Не теряя экспериментального запала, писал Денис Безносов, перехваченного в молодости от футуристов, от эгофутуриста Северянина, Шенгели последовательно выстраивал классицистическую модель поэзии. Когда авангард начал сливаться со временем, где-то даже становиться его синонимом, классический текст, наоборот, протестовал против разрушения и предлагал взамен созидание. То есть – поэт учел открытия предшественников и ответил на них по-своему, вовсе не игнорируя эксперимент как таковой. В сущности, выбор традиционной формы посреди радикально перекраиваемого мира – тоже своего рода метафора. Как, например, это видно по стихотворению «У себя»:

Здесь долго жить мне. Взгляд кругом кидаю зоркий:

Окно шершавое уперлось