Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поэма моя не полна; законченная в 1939 г., она, естественно, не могла включить грандиозные картины Отечественной войны и обрисовать великую роль Сталина в этой эпопее. Я написал бы “вторую часть”. Но, не зная, чем грешит первая, я не могу взяться за перо. Второй раз затратить 5 лет на работу и 12 лет на ожидание «решения» я не в силах, да и… некогда: не доживу.
Поэтому я делаю последнюю попытку пробиться сквозь стену.
Я думаю, что поэму должна заслушать квалифицированная авторитетная и беспристрастная аудитория.
Поэтому естественно, что с поэмой о Сталине, с документом о Сталине я обращаюсь в Институт Маркса, Энгельса, Ленина, – тем более, что Вы, глава этого Института, с поэмой в свое время ознакомились и признали ее произведением значительным…»
К сожалению, несмотря ни на какое напоминание о признании Поспеловым несколько лет назад шенгелиевской поэмы «значительной», никаких положительных результатов со стороны Института марксизма-ленинизма так и не последовало. Такая поэма и не могла рассматриваться работниками издательских кругов с точки зрения личных взглядов, ведь Шенгели и сам обращался в Институт Поспелова со своей поэмой именно как с документом, а документы требуют гораздо более серьезного отношения, чем просто художественные произведения. Известный поэт Илья Львович Сельвинский не мог не признать силу таланта Георгия Шенгели, когда он прочитал рукопись его поэмы «Сталин». «Читая отдельные места, особенно в конце поэмы, чувствуешь, что просто шерсть встает дыбом! – написал он о своем впечатлении. – Колоссальная эрудиция, огромная широта кругозора соперничают в поэме с каким-то чуть ли не библейским пафосом. Такое произведение должно было возникнуть. Страна вполне созрела для такой могучей оды.
Но наряду с этими гигантскими достоинствами поэма страдает, однако, чудовищным пороком, очень для Вас характерным. Порок этот заключается в невероятной старомодности стиля, отвергнутого еще Пушкиным и так и не вошедшего в русскую традицию… Стих этот пахнет нафталином… Читать поэму трудно, местами просто мучительно. На кого она рассчитана?.. Наша общественность такой поэмы не примет, даже если и не сразу разберется, в чем тут дело. Все будут кряхтеть и жаться, мямлить, что-то такое обещать, но поэма не глотается, понимаете? – не глотается, как переваренная печенка. Как выйти из положения? Не знаю… Уберите сравнение лица вождя с брусом: это до последней степени бестактно… Уберите слово “охлократия”. Вычеркните “бога баррикад у телефонной трубки”. Умоляю!!!».
Как написал в своей книге о Шенгели Василий Молодяков, «остававшийся авангардистом и романтиком, Илья Львович не принял “Эпический цикл” совершенно искренне, хотя оценил масштабность замысла, затраченные усилия и талант автора». Но переделывать свою поэму под другой стиль для Шенгели уже было невозможно, поэтому 17 февраля 1953 года он написал секретарю Сталина Александру Поскребышеву следующее письмо:
«Эта работа – первый в советской поэзии опыт большой историко-философской поэмы. Необычный ее характер, видимо, и был причиною того, что она до сих пор не напечатана… Отчасти, возможно, сыграло роль и опасение издательств и журналов дать место произведению совершенно нового типа со столь ответственной темой… Только теперь мне удалось добиться, чтобы мою поэму заслушали и обсудили в секции поэтов Союза советских писателей. Обсуждение произойдет на днях…»
25 февраля 1953 года в секции поэтов ССП прошло долгожданное для автора широкое обсуждение его поэмы «Сталин», на котором он, к его сожалению, был всеми «дружно изруган». Но если бы на этом обсуждении Шенгели был даже до небес всеми присутствовавшими расхвален, его «Эпический цикл» о вожде все равно в итоге не был бы издан. Потому что 5 марта на своей Ближней даче в Кунцево скончался Иосиф Виссарионович Сталин…
Анализируя все, что было сделано Георгием Шенгели за его активную творческую жизнь в русской литературе, Василий Молодяков так говорит о его так до сих пор и не изданном в полном объеме грандиозном «Эпическом цикле»:
«“Пятнадцать поэм о Сталине” – такие слова более двадцати лет кочуют из текста в текст, вызывая ужас одних и восторг других. Вероятно, и те, и другие представляют себе нечто подобное поэме Георгия Леонидзе “Сталин. Детство и отрочество”. Произведение Шенгели называется “Сталин. Эпический цикл”, хотя автор называл его просто “Эпический цикл”. Поэм, называемых “темами”, в нем не пятнадцать, а восемнадцать плюс одна “интерлюдия”, добавленная в 1944 году. Все они говорят о событиях русской и мировой истории второй половины XIX и первой половины XX в., но лично Сталину посвящены всего три. Таковы факты.
Оглавление цикла: “Личная”. – “Неопровержимо о детях”. – “Пять шестых мира”. – “Две евгеники”. – “Война и они”. – “Война и мы”. – “В конце концов – партия”. – “Голос неотомщенных”. – “Проблема вождя”. – “Лицо вождя”. – “Слово вождя”. – “Искусство восстания”. – “Гражданская война”. – “Философия машины”. – “Воскресшая земля”. – “Братство народов”. – “Интерлюдия: Проект письма”. – “На весах жизни”. – “Пространство и время”.
Каждая “тема” из этих – самостоятельное произведение, имеющее собственное значение. Вместе они образуют новое целое, но автор готов был публиковать их и по отдельности. При этом все “темы” доведены до такой степени законченности, что нет смысла цитировать их “нарезкой”».
Но так хочется дать читателю хотя бы небольшие фрагменты из его потрясающих «тем», открыть людям «толк слова», помочь проникнуть в «толщу речи всей»! Но, приоткрыв хотя бы край разворачивающегося перед взглядом глубочайшего произведения, остановиться уже невозможно, и поэма разматывает себя перед взором читателей абсолютно сама, как катящийся с холма распутывающийся на ходу моток вязальной шерсти:
…Я в этом знаю толк. Поэт – я изучал
Строй цицероновых финалов и начал,
Архитектонику главы, абзаца, фразы, —
Распевы Гарсия и Гоголевы сказы;
Я Хризостомом был, как ветром, упоен;
Чеканом логики меня пьянил Платон,
Я жадно выхлебал яд гейневского глума,
И пиво Лютера, и брагу Аввакума.
Я знаю в слове толк. И вот, когда гляжу
В страницы стенограмм, – одну я нахожу
Его достойную метафору: я разом
Его конструкции назвать готов алмазом,
Что выгранен в брильянт. Здесь «комплимента» нет.
Закон гранения – подмять летучий свет,
Замкнуть его в глуби кристалловидной плоти,
Заставить биться в грань на каждом повороте,
Дробиться в легкости, ливень и семицвет
Блаженством радуги
