Полёт: воспоминания - Леонид Механиков

В небе ещё светло. На земле — уже темно.

Пора домой. Начинаешь терять высоту. Чем ниже — тем темнее. Вот всё уже подёрнуто плотной дымкой, практически не видны ориентиры, на аэродром приходится уже идти по радиокомпасу, верному другу, «золотой стрелке», как зовут его с любовью пилоты. Аэродром всё ближе. «Золотая стрелка» начинает подрагивать, показывая близость аэродрома: чем ближе, тем она беспокойней, — и вот она начинает метаться влево-вправо — и вдруг падает назад на 180 градусов. Значит — аэродром под тобой. И, действительно, под самолётом появляется два ряда разноцветных огоньков, к которым ведёт цепочка огней приближения, переходящих в огни подхода, которые заканчиваются торжественным ярким перекрёстком начала полосы.

А впереди — ночь. Не видно ничего, да и стрелка секундомера торопит: время истекло, пора начинать разворот.

Самолёт, казалось, повис в воздухе, и только движение огоньков по борту говорит о том, что самолёт летит. Второй разворот — и вот уже полоса переливаясь мерцающим разноцветьем, подобно новогодней праздничной ёлке, плавно скользит по борту. Траверз. Выпускаю шасси. Загораются три зелёных лампочки сигнализации выпуска шасси. Докладываю на землю: «Восемь — пять — пять, траверз, шасси выпустил» — «Восемь — пять — пять, понял» — доносится в наушниках чёткий голос руководителя полётов. Вот уже огоньки полосы на скошенном крыле самолёта. Пора выполнять третий разворот. Теперь уже огоньки сместились вперёд и движутся от носа самолёта ко мне. Опускаю кран щитков на первую защёлку. Слышен писк гидросмеси в трубках гидросистемы, и самолёт «вспухает» — падает скорость, самолёт чуть опускает нос и чуть-чуть словно набирает высоты. Теперь уже ему легче идти на малой скорости. Докладываю: «Восемь — пять — пять, щитки двадцать» — «Восемь — пять — пять, понял» — отвечает земля. Огоньки быстро смещаются от носа к кабине. Вот они уже под 80 градусов, пора начинать четвёртый разворот. Здесь уже не зевай: регулируй креном так, чтобы не проскочить, и в то же время не закончить разворот раньше времени, когда ещё не вышел в створ полосы. И вот уже огоньки впереди, в лобовом стекле, и в глаза бьёт яркий ряд вдруг появившихся огней приближения. Значит, зашёл правильно. Тут уже не зевай: кран щитков вниз до упора. Опять писк гидросмеси, самолёт теперь уже «вспухает» гораздо сильнее, скорость падает ещё больше. Теперь нужно следить за скоростью, поддерживать её газком, да не забывать о высоте, и в тоже время не гнать скорости, иначе не успеешь сесть. Устанавливаю скорость 270 км/час, скорость снижения 10 метров в секунду, докладываю «Восемь — пять — пять, на посадочном, шасси выпущены, щитки полностью» — «Восемь — пять — пять, посадку разрешаю» — отвечает земля. А самолёт уже подходит к ближнему приводу — так называется приводная радиостанция, расположенная всего в километре от начала полосы. Проверяю: высота 100 метров, скорость 260, вариометр показывает снижение пять метров в секунду. Огни всё ближе, они мелькают всё быстрее и быстрее. Впереди вспыхивает яркий свет прожекторов, накрывающий тремя лучами полосу, до земли уже 15 метров. Плавно уменьшаю угол планирования, выравниваю и на выравнивании влетаю в сноп света прожекторов, которые бьют уже сзади. До земли метр. Задерживаю ручку.

Полметра. Тридцать сантиметров. Десять. Пять — и вот колёса легонечко чирк-чирк по бетону.

Посадка.

Сноп света заканчивается, и ты влетаешь снова в черноту ночи, где критерием всего сущего на земле является только одно — несущийся со страшной скоростью по бокам ряд огней границы полосы, уходящий в далёкую даль как кажется поначалу, но в то же время на практике — очень короткий: стоит чуть зевнуть на пробеге с торможением — и вылетишь на грунт, застрянешь или даже выломаешь ноги (так обычно называют пилоты шасси самолёта, которые на грунте просто проваливаются, зарываются так, что самолёт приходится вытаскивать тягачом, а то и прокапывать дорожки, чтобы по ним вытащить машину не сломав стоек шасси). Огни полосы расположены друг от друга на равном расстоянии. Поначалу они сливаются в сплошную линию, но с потерей скорости начинаешь различать каждый из них: тормозишь, стараясь держаться на средине полосы, чтобы не выскочить на грунт, а огни мелькают всё медленнее, и всё ближе приближается конец полосы, обозначенный яркой, поперечной движению линией огней. За них — нельзя.

За ними — позор пилота, прекращение полётов по его вине, когда каждая минута дорога, всеобщее переживание по извлечению самолёта, что может занять не один час лётного времени, и тогда благодаря тебе многие не слетают и будут тайком поминать тебя с нелестными эпитетами. А потом этот случай и ошибка, приведшая к этому случаю, будут разбираться с лётным составом на разборе полётов, и пойдёт донесение о предпосылке к лётному происшествию в штаб дивизии, а оттуда — в армию и выше, о том, что, мол, такого-то числа при производстве полётов ночью в ПМУ лётчик 3-й АЭ 131 ИАП старший лейтенант Сидоров благодаря позднему началу торможения выкатился за границы БВПП (бетонной взлётно-посадочной полосы) на грунт и там застрял, из-за чего полёты были прекращены на 1 час 24 минуты, и попадёт в конце концов этот материал в шифровку сводки предпосылок, и будет прочитана эта шифровка на плановых занятиях с лётным составом где-нибудь в далёкой Прибалтике, и услышит твою фамилию кто-то из твоих однокашников по училищу, и возрадуется, что ты есть на белом свете, и заявит с гордостью: «А я его знаю, вместе учились. Он и там жевал варежку: пока там фитиль догорит, так фитилём и остался!». И долго ещё будет висеть проклятье фитиля на пилоте, и будет он ворочаться в кошмарных снах, пока не попадёт в заботливые руки хорошего инструктора, если повезёт, а нет — начнёт комплексовать и уйдёт, в конце концов, на землю… Посадка — это завершающий этап полёта. Посадка — это то, что люди, пилоты, каждый со своим опытом и умением, видят на земле и по тому как посадка выполнена («сто посадок посмотрел — одна твоя») судят о том или ином лётчике: пилот, пилот от бога или дуб, дубина, фитиль, и много ещё нелестных приложений к слову «лётчик», самое, пожалуй, обидное из которых — «дерьмо-лётчик». Последняя характеристика никогда в глаза пилоту высказана не будет, но прилипает намертво к человеку, и смыть её можно только целой серией многочисленных идеальных посадок, когда о пилоте с восхищением говорят «красиво притёр, вот это пилот!». Только «притирать» не у всех получается. Для «притирки» надо настолько выработать у себя «чувство самолёта», что по малейшим признакам поведения определяешь его вес, «летучесть», скорость, плотность воздуха, управляемость и прочую массу параметров, порой даже и не особенно осознанных, которые где-то в подкорке твоего мозга вырабатывают стратегию твоего поведения, характера твоих действий, плавности и целесообразности твоих движений, передающихся управлению самолёта. Всё это происходит в сложной обстановке постоянно меняющихся многочисленных факторов, в условиях жёсткого дефицита времени, когда раздумывать и принимать решение некогда — мозг уже настолько натренирован, что вся его громадная работа в этой ситуации идёт автоматически, подсознательно, словно по наитию, за которым стоит громадная тренировка в многочисленных посадках с инструктором, помогающим вырабатывать это умение, умеющим это делать, долдонящим на каждой посадке: «Скорость…