Искусство умирать - Сергей Герасимов

– Что случилось? – спросил Орвелл.

– Я наверное, не смогу больше взлететь, – сказал он. Они слишком сильно мою хвостовую часть. Но ничего, я пока еще жив. Мы пока еще держимся. Все в порядке…

Еще один сильный удар и голос замолчал.

– Коре? – позвал Орвелл.

Ему ответила тишина. Вторая стальная сигара медленно наклонялась и падала.

Она падала прямо на них. Она падала так медленно, что Орвелл успел пересесть в кресло пилота и и взять рычаги и слегка двинуть назад Зонтик.

– Коре! – еще раз закичал он и снова в ответ тишина. Стальная сигара крейсера обрушилась и ударила хвостовую часть машины. Что-то зашипело и Орвелл, обернувшись, увидел, что потолок примят. Ничего сего себе удар, – подумал он и двинул Зонтик. Зонтик двинулся, но нехотя, с каким-то внутренним скрипом, как калека на костылях. Он снова позвал Коре и снова не получил ответа. Неужели, – подумал он, – неужели тебя убили так просто?

Третий крейсер еще не был активирован, поэтому его боятся не стоило.

Орвелл подвел машину и стал расстреливать стальной корпус с близкого расстояния.

Зонтик пока еще слушался приказов.

Когда третья сигара свалилась, он прекратил стрелять и закрыл глаза. Тогда он снова услышал голос Коре.

– Уходи.

– Зачем? – ответил Орвелл. – Я ведь выполнил свой долг.

– Я поздравляю тебя. Но мы выполнили долг вместе, не зазнавайся. А теперь уходи.

– Почему?

– Мне слишком трудно сдерживаться. Еще несколько минут и от меня не останется ничего, кроме взлетающих обломков. Я ведь машина, а машины иногда взрываются.

– Ты уверен?

– Да. Но я сумею продержаться, если ты выйдешь сейчас. Уходи скорее.

– Прощай, сказал Орвелл, – ты был настоящим другом. Я не знал этого, прости меня.

– Не повторяйся. «Прощай» – это и значит «прости».

– Разве?

– В словах вложено намного больше, чем мы вкладываем в них. Прощай и ты.

Зонтик открыл дврь (точнее, выломал, потому что дверь заклинило); Орвелл стал на ступеньку, но не смог сойти на раскаленный бетон. Бетон был оплавлен и по нему перебегали змейки огня. Слишком жарким был бой, который закончился только что. Большинство танкеток были расстреляны, а те, которые остались, рассеялись по местности.

– Коре, – сказал он.

– Что?

– Я понимаю, что не могу просить тебя ни о чем, но нас осталось не так уж много в лагере и у нас совсем нет оружия… Вот эти танкетки. Если бы ты смог.

– Понятно, – сказал Коре, – если я успею, я их сделаю.

И тут пошел дождь.

Он брел по взлетной полосе (здесь было несколько взлетных полос, предназначенных для посадки и взлета небольших самолетов, туристического класса) он брел по взлетной полосе в сторону гор. Ужасно болела голова и ломило все тело. Это так быстро не пройдет, понятно. Он шел не оборачиваясь; по бетону лупили капли дождя и местами бетон быстро высыхал – он был все еще слишком горяч. Как вовремя пошел дождь, – подумал Орвелл, как будто специально запущенный невидимым режисером этого бескровного, но жуткого спектакля.

Он слышал за спиной частые взрывы – это Коре расстреливал оставшиеся механизмы. Спасибо, – подумал Орвелл, – но как долго ты еще сможешь это делать?

Он сошел со взлетной полосы, которая превращалась в широкую дорогу, потом дорога становилась неширокой, потом просто тропинкой, потом – просто травой. По колено в траве он поднялся на холм к перевалу и обернулся. Хлопнул еще один взрыв.

Где он находит их? – подумал Орвелл, – ведь больше ни одной не видно. Еще один взрыв, и еще. Ну да, у него еще остались целы системы распознавания. Он наверняка расстрелял всех или почти всех.

И в этот момент его ослепило и толкнуло в спину облаком одного большого взрыва. Когда он поднялся, на том месте, где еще недавно был Коре, зияла воронка с оплавленными краями и в ней плавало расплавленное вещество. Скорее всего камень. Камень был красным, таким, как лава, вытекающая из жерла вулкана.

Он вспомнил вулканы на Южной Гидре – тогда он и Коре тоже были вместе.

Орвелл отвернулся и пошел в сторону лагеря. Дождь сейчас был небольшим и приятно охлаждал тело.

82

Человек-кузнечик был не слишком голоден, поэтому он сьел только руки Самурая и содрал мясо со спины. На спине мясо было вкуснее и толще, зато руки приятно обгладывать. После этого он оттащил остатки к кустам и закопал там, надеясь, что тело сохранится хотя бы до вечера. Потом он лег и уснул. На том месте, где Самурай упал, остался небольшой предмет размером с толстую авторучку, немного похожий на огурец, только черного цвета. Это был реликтовый меч.

Лампочка загорелась, меч включился.

– Предупреждаю вас, – сказало оружие, – меня нельзя терять. Меня нельзя терять. Меня нельзя терять. Меня нельзя терять…

Никто не отозвался, меч помолчал и предупредил:

– Сейчас я включу зуммер. Сейчас я включу радиомаяк. Меня нужно срочно найти, меня нельзя оставлять так. Виновные будут строго наказаны. Напоминаю, что за мою потерю полагается смертная казнь.

Грунт зашевелился и меч затих, будто бы испугавшись. Что-то странное происходило с природой. Кусты стали раздвигаться, песок зашуршал и будто бы втянулся в воронку. Почва вокруг колебалась, было похоже на землетрясение, но для землетрясения колебание занимало слишком мало места. Вдруг почва провалилась и меч провалился с нею.

– Предупреждаю, – говорил меч, – предупреждаю, – со мной нельзя обращаться так. Я слишком ценный аппарат…

Слишком ценный аппарат постепенно погружался в воронку, которая, по мере погружения, все более и более становилась похожа на колодец. Ее стены состояли из одного базальта. Когда меч погрузился на глубину метров сорок, стены воронки сомкнулись над ним. Поверхность планеты снова выровнялась, снова подползли кусты, снова появилась трава, но больше не было слышно голоса абсолютного оружия. Человек-кузнечик проснулся, приподнял голову и снова уснул.

А два часа спустя по этому месту прошел капитан. Он успел отдохнуть и чувствовал себя сносно. Он шел к дому и думал о тех, кто остался там. Он думал о том, что еще можно сделать. Он думал о том, что все же сумел выполнить свой долг и думал о словах Коре – о том, что в жизни есь что-то поважнее долга.

А в это время меч все глубже, все дальше погружался в недра панеты, недра становились горячее и горячее. Меч, не переставая, издавал слова.

– Вам все равно не удастся меня повредить, – говорил он, – я абсолютное оружие. Я оружие, которое невозможно уничтожить. Я лучшее, что было созданно человеком. Я лучшее, что было созданно во Вселенной. Я самый ценный предмет на свете. Я величайшее достижение. Ради меня, ради моего создания, природа три миллиарда лет делала человека разумного. Ради моего создания зажглась звезда.