Уроки любви - Людмила Бояджиева

— Я уже вчера знал. Да все только и говорят об этом кошмаре. Но мы оберегали тебя, Джес, ведь завтра спектакль.

С громким всхлипом Джессика бросилась на грудь Барри, прижимаясь и царапаясь, как перепуганная кошка. Успокоив истерику и уложив дрожащую женщину в постель, Грант категорически заявил:

— Надо поскорее убираться отсюда. Эта зеленая вода порождает какие-то дьявольские флюиды.

— Дьявольские! она села в постели, словно вспомнив что-то важное. Дьявольские… Барри, радиация заразна?

— Нет. Не думаю… Откуда такие фантазии? В любом случае, это очень далеко. Общественность осудит оголтелых политиканов. Наш комитет напишет резкий протест. Спи, детка, завтра у тебя «Травиата».

…Во время спектакля Травиата упала на шикарную, покрытую белым атласом кровать. Одеревеневшие пальцы раздирали на груди кружева бального платья. Вместо нежного восклицания, обращенного к Альфредо, из ее груди вырвался хрип.

…Врачи, заподозрив прогрессирующую астму, отправили примадонну на лечение в Швейцарию. Сенсация вмиг облетела мир Джессика Галл покидает сцену. На взлете славы, в полном расцвете сил и феноменального дара певица обречена на молчание.

Барри все время был рядом. Из Швейцарии они направились в Бразилию, а оттуда в Италию. Светила медицины и длительный покой подействовали благотворно Джессика вновь обрела голос. Но Грант не торопился оповестить об этом любителей оперы. Два последних года свидетельствовали о том, что необъяснимый вокальный дар Джессики ведет себя весьма непредсказуемо: она то заливалась соловьем, то с трудом выдавливала слова, словно страдая ангиной.

Барри не верил в астму и опасался, что «чудо-голос из другого мира» исчезнет так же внезапно, как и появился. 1946 год был на исходе, а это значит предначертанный звездами критический срок неотвратимо приближался.

Презирая себя за суеверие, Грант отыскал старые листки гороскопа и, вооружившись очками, в которых стал испытывать потребность при чтении, попытался разглядеть будущее в пересечении цветных линий. Грядущий год отмечался на этой странной карте тройным знаком: лиловая, красная и желтая линии пересекались, образуя сложный узор.

Похоже на дорожный знак, совмещающий все виды предостережений обвалы, заносы, пропасти и взорванные мосты. «Но можно, конечно, рекомендовать эту абстракцию как эскиз значка лауреата новой музыкальной премии», успокаивал себя Барри.

И все-таки он становился все более опасливым, мнительным, настороженным по мере того, как приближалась премьера в «Метрополитен опера», где модный театральный режиссер взялся сделать из «Фауста» нечто грандиозное и неожиданное.

Партию Маргариты должна была петь Джессика Галл это было ее первое выступление после годового перерыва, и первый выход на знаменитую сцену, который принято считать серьезнейшим испытанием для оперного певца, «звездным часом» его карьеры. Известие о готовящемся спектакле подняло новую волну интереса к знаменитой певице. Ведь большинство уже смирилось с тем, что «божественный голос» навсегда умолк.

Гранту удалось убедить директора и главного менеджера Нью-Йоркской оперы в полной боевой готовности Джессики. Он держался с интригующей победной уверенностью, заверив капризного режиссера Эла Свинтенгена, что только участие Джес Галл сможет сделать постановку по-настоящему сенсационной.

Барри сыграл ва-банк, рассчитывая одним махом вернуть Джессике славу и уверенность в своих силах. Каждый день он заново оценивал ее возможности, ожидая какого-нибудь подвоха…

…— А ты не в своей тарелке, самоуверенный Берримор Грант! Обнаружив в письменном столе Барри пустую бутылку, Джессика присвистнула. Прячешь от меня улики, как школьник от строгой мамаши. Смешно, дорогой.

— Нервишки разгулялись. Да, Джес, я боюсь за этот чертов спектакль! Эл Свинтенген обожает эпатаж зарвавшийся гомик… Ненавижу претенциозные потуги!

— Перестань! Ты волнуешься за меня, Барри. И совершенно напрасно. Послушай! Встряхнув длинными медными кудрями, Джессика выдала музыкальную фразу на две с половиной октавы, фантастически долго продержав звенящее верхнее ми-бемоль.

— Боже! В порыве радости Барри обнял ее. Я так счастлив, малышка!

Через два дня они вылетели в Нью-Йорк, чтобы Джес могла начать работу над партией Маргариты.

…На репетициях Джессика пела великолепно, не щадя вновь обретенного голоса. Она наслаждалась отвоеванной у недуга легкостью, чувством власти над звуком, непостижимым образом рождавшимся в ее груди. Даже недоброжелатели не могли не признать, что Галл помолодела на десять лет и в костюмах известного модельера выглядела высокопородной принцессой, играющей наивную простушку.

Глава 25

После генеральной репетиции, когда группа участников спектакля собралась в «Бель эйр», Джессику встревожило отсутствие Барри.

Он сидел у себя в кабинете, при свечах, наигрывая на фортепиано тему Маргариты. Рядом стояла пустая бутылка виски.

— Ты боишься, Барри. Джессика сжала его влажный лоб холодными, чуть дрожащими пальцами. Думаешь, что я зря уничтожила Теда, и жалеешь о своей подлой статье. Ты поверил в возмездие, Грант? Театрально захохотав, Джессика прильнула к устало поникшему телу. Послушай меня, Берримор. Мне так сейчас нужна твоя уверенность.

— Не могу, Джес… Не могу. У меня будто что-то оторвалось внутри… Господи! Именно теперь, когда я должен быть сильным! Кулак Гранта обрушился на клавиши.

— Ладно. Я буду бороться одна. Постарайся лучше выспаться, «великолепны Грант»! Резко повернувшись, Джессика ушла.

Барри долго смотрел вслед удаляющемуся, почти воздушному силуэту и, кусая губы, шептал: «Нет, Джес… Не надо, не презирай меня, Джес…»

До нее донесся лишь звон стекла: увидев свою мокрую от слез физиономию, Барри запустил в зеркало бутылкой.

В широко распахнутую балконную дверь светила полная луна. Перед тем, как выйти в сад, Джессика сбросила с себя одежду и распустила по плечам волосы. Здесь, на берегу океана, она стала Маргаритой, спев свою партию в пронесшемся перед ее глазами спектакле. Холодный ноябрьский ветер пронизывал насквозь. Но разгоряченная Джессика не думала о простуде подстерегавший ее враг был куда беспощадней…

Она вернулась в спальню уверенная и сильная, чувствуя поддержку опекавших ее сил. Перед тем, как погасить свет, Джессика на секунду помедлила ее взгляд привлек неведомо откуда появившийся предмет резная шкатулка черного дерева стояла у изголовья кровати. Крышка открылась сама, лишь только Джессика прикоснулась к ней. В замшевом углублении лежал кусок старого пергамента с бурыми пятнами давно запекшейся крови. В шестиграннике таинственных знаков Джессика угадала дату премьеры, а в сочетании неведомых ей слов свой приговор.