Московские тюрьмы - Алексей Мясников

Конфликт с «королями»

Одолели праздничные дни Нового года. В такие дни особенно тошно. Службы не работают: ни передач, ни ларя, ни вызовов, ни обвинительных заключений. Никаких новостей, и газеты нет. Как замурованы. А по радио веселая музыка без конца. Дави клопа и радуйся за тех, кто сейчас гуляет. Кто мог, завели новые календари. Первые кресты на первых числах 1981 г. В камере становилось все нестерпимее. Банщик по-прежнему не позволял стирать во время мытья белье. Всем можно, а нам, пока я здесь, нельзя. В неволе пустяков нет, проблема со стиркой причиняла большие неудобства. Феликс раздражался больше всех, но пока не открыто. Втихаря настраивал «королей» против меня, а мне по-дружески:

— Сжалься, профессор, уходи!

Я написал начальнику тюрьмы заявление такого примерно содержания: «Такого-то числа я обратился к вам с просьбой принять меня по вопросам, касающимся бытовых условий в камере 220. На следующий день меня перевели в другую камеру № 124, где клопов еще больше. Тогда я направил вам заявление, где изложил то, что устно хотел сказать по поводу нарушений правил содержания и недостойного поведения некоторых лиц административного персонала, в частности, зав. банным отделением. Ответа не последовало, зато банщик запретил всей камере стирать в душе, выдвинув условие: «Пока среди вас бородатый». Я расцениваю это как травлю заключенных. Подобная реакция на жалобу и подобные методы воздействия на неугодных администрации лиц — противозаконны. Я требую немедленного отстранения этого человека от работы с людьми. Если это требование невыполнимо, прошу перевести меня в другую камеру и указать банщику на недопустимость подобных действий».

По желанию «королей» я показал им заявление. Весь день они шушукались между собой, потом завернули:

— Не пойдет. Опять жалоба. Из нашей камеры жаловаться не надо. На хрена козе баян — всем хуже будет. Опарафинь мента — он тебя сам выведет без заявлений.

Не нарочно ли провоцируют? Нет, лезть на рожон из-за этой шоблы не стоит. Пошел на компромисс: заявление порвал и жду, что дальше.

В новогодние праздники устроили шабаш — что-то вроде концерта: полная программа прописки с песнями-плясками. Особенно на все лады заливался Хохол — шустрый, услужливый и хитрый малый. Короли назначили его шнырем — заметная фигура в камере. В его ведении все хозяйство: уборка, мытье посуды, общий порядок. Сам уборкой не занимался — назначал. Как хотел, так и назначал. Графика дежурства не было. Назначения проводились в виде наказаний за провинности; не так сел, не так встал, не так закурил. Всего больше доставалось слабым и безропотным. Они всегда были в чем-то виноваты перед шнырем, на бумажке которого «химия» расписана впредь на два месяца. Короли делали что хотели, общие правила их не касались. Уборка или сделать кому-то из них замечание — у шныря и мысли не было. Он служил им, как собака. А сам отыгрывался на слабых. Пол, сортир драили практически одни и те же. Меня не трогали, я даже имел привилегию пользоваться столом или, как его называют, платформой. Писал, играл в шахматы.

В один из новогодних дней сижу за столом, за шахматами. По радио музыкальный спектакль. Отлучился отлить, только начал — голос шныря:

— Профессор! Три химии.

Оглядываюсь.

— Чего ради?

— Не слышишь? Музыка!

Какая к черту музыка, она целый день, что же никто не ходит? Кроме того, в самодельных правилах на дверце «телевизора» речь идет о музыкальных концертах, а здесь спектакль.

— Нет, концерт — видишь, поют?

— Нет, спектакль, видишь, заговорили?

— Ты ссал, когда пели.

Хохол прилип. До сих пор он мне не досаждал. Видно, кто-то решил развлечь меня «химией», поручил Хохлу, тот долго ловил момент и сейчас ни за что не хотел отступать. Надо ставить его на место.

— Коля, подари эту «химию» себе. Когда все слушают, толкан закрывают палочкой, предупреждают, чтобы никто не ходил. Это делает шнырь, ты этого не сделал, спектакль не слушали, так что заткнись.

— Не пудри мозги, профессор. Был концерт, я пишу тебе «химию».

— Пиши, что хочешь.

Итак, первый почти открытый выпад со стороны королей. Натравив шныря, Феликс и команда начали активные действия, чтобы выжить меня из камеры.

Ночами, когда все спали, я засиживался за столом. Курил трубку, читал, писал. Здешнюю библиотеку не сравнить с лефортовской, но кое-что было: «Амур-батюшка» Задорнова, «Что делать?» Этот роман Чернышевского мне никогда не нравился, я ставил его много ниже «Пролога», а тут вдруг перечитал с большим интересом. Но боже мой, в каком состоянии книги! То начала нет, то конца, то середина вырезана. В корешках полно клопов, на листах кровавые полосы. Из-за нехватки туалетной бумаги рвут книги. Но их нужно возвращать, поэтому вырывают отдельными листами — варварство вынужденное. Администрация экономит на бумаге — и разоряется библиотека. Характерная черта всей нашей хозяйственной жизни: экономить копейку, разбрасывая рубли. «Экономика должна быть экономной» — масло-масляный девиз безхозяйственности и расточительства. Тут еще хуже — пропадают не рубли, а книги. Куда смотрят воспитатели в погонах? За что зарплату получают? Это же они по сути дела пускают книги в сортир. Не напасешься книг на такую ораву — поэтому в общие камеры дают обычно хлам. И все же на 60 человек попадали две-три, за которыми я просиживал спокойные ночи.

И тут как-то Феликс делает мне замечание: не годится после отбоя сидеть, нарушаю распорядок. Но ему-то какое дело? С каких пор он взял на себя функции надзирателя, по какому праву? А вот по какому:

— Хата на хорошем счету, не стоит портить отношений с ментами.

Откровенно козья установка Феликса не вязалась с личиной блатного парня. Мы поняли друг друга. Отбой в десять, договорились, что до 12 менты на меня не обидятся. Однако серые бегающие глазки Феликса затаили зло. Он не мог мне простить, что вынужден был проговориться, что я понял, кто он и чьи интересы здесь блюдет. Ведь он корчит из себя блоть, ходил обычно голый по пояс. Выйдет на середину, поигрывая лопастями широких мускулов: «Я е…л!» Двинет попавшемуся под руку затрещину. Тот не должен обижаться — тот должен весело захихикать, уважительно почесаться, что означало: «Спасибо, Феликс, за внимание. Ну и силища!» А он был и оставался обыкновенным обывателем с психологией простого сцепщика железнодорожных вагонов, кем и работал. Хитрость и мясо на костях дали какое-то преимущество за 8 месяцев пребывания в этой хате. Усвоил личину, которая давала авторитет: сильного и блатного. Но то был молодец среди овец. Блатной ведь мента в грош не ставит. Водворение строгой дисциплины в камере — было вполне в духе администрации. Феликс говорил одно, делал другое, хитро, маскировано, чаще чужими кулаками, которые неплохо научился направлять. Отношение мое к заведенному им «порядку» для него не было секретом, теперь мы объяснились, поставили точки над i: либо он оставляет меня в покое, либо в одной хате нам не жить. Этого не было сказано, но так мы поняли друг друга.