Деникин. Единая и неделимая - Кисин Сергей Валерьевич

К началу августа против окрепшего Деникина уже находились 180 тысяч штыков и сабель при 700 орудиях. Фронт возглавил Владимир Егорьев (Генерального штаба генерал-майор, бывший начальник штаба 1-й Гренадерской дивизии. Его тогдашний командир генерал-лейтенант Григорий Янушевский числился во ВСЮР). Против Врангеля была сосредоточена ударная Особая группа экс-полковника Василия Шорина (50 тысяч), сколоченная из остатков битых им по очереди 9-й и 10-й армий. Против Май-Маевского — группа Владимира Селивачева (Генерального штаба генерал-лейтенанта) из 8-й, 13-й и левобережной части 14-й армии (до 40 тысяч).

Выбор Селивачева можно объяснить лишь шагом отчаяния со стороны Троцкого. Генерал имел устойчивую репутацию корниловца, поддержал августовский мятеж 1917 года и лишь чудом не угодил в Быхов, откуда открывалась прямоезжая дорога в Ледяной поход. В Красную Армию он угодил лишь по призыву в декабре 1918 года, и не без оснований многими подозревался в сочувствии Белому движению. Гетман Павло Скоропадский давал ему блистательную характеристику и называл его «редко честный человек». Даже Ленин телеграфировал 16 сентября 1919 года в Военный совет Южного фронта, указывая на возможность измены Селивачева. По удивительному совпадению, генерал умер на следующий день после этой телеграммы. По официальной версии, от сыпного тифа, по неофициальной — был отравлен. Еще через две недели к белым перебежал его бывший подчиненный командарм-8 Андрей Ратайский (бывший генерал-майор) со своим начальником штаба Генерального штаба полковником Александром Нечволодовым. Весьма возможно, что перебегать они собирались все вместе.

Кроме того, Троцкий обратил серьезное внимание на необходимость создания красной конницы. Как раз в составе группы Шорина из остатков партизанской конницы раненого Думенко была сколочена внушительная кавалерийская бригада вахмистра Семена Буденного, которой по силам уже было тягаться с кубанцами и терцами.

В начале августа Шорин всеми силами навалился на Врангеля, выдавив кубанцев из Камышина.

Тяжелейшие трехнедельные бои обескровили обе армии, и барону пришлось вернуть конницу Мамонова с левого берега Волги назад и даже начать эвакуацию Царицына. Давление Шорина ослабло, лишь когда во всю мощь развернулся рейд по красным тылам 4-го Донского корпуса генерала Мамантова. Рейд был разработан начальником штаба Донской армии генералом Келчевским, для чего личный состав корпуса в 3400 сабель был усилен до 6 тысяч сабель, 3 тысяч штыков, 103 пулеметов, 12 орудий и 3 броневиков (отбором донцов лично занимался Мамантов, отсеивая слабых и немощных душой).

Кельчевский рассчитал, чтобы превентивный удар донской конницы пришелся аккурат в стык изготовившихся к наступлению двух ударных группировок красных, дабы внести путаницу в командование 8-й и 9-й армиями. Из Урюпинской Мамантов переправился через Хопер в районе станции Добрянской у Новохоперска и, сминая копытами 40-ю дивизию и кавбригаду красных, устремился прямо на Тамбов, где находилась одна из баз Южного фронта. Утерявший связь с Селивачевым Шорин вынужден был предпринимать срочные меры для противодействия, но свободных резервов у него не было. Пришлось Селивачеву выделять из состава 8-й армии 31-ю дивизию, а Шорину из состава 9-й — 36-ю, дабы преградить путь донцам. Но куда там. Мамантов же, поставив вверх дном Тамбов, 15-тысячный гарнизон которого бесследно исчез, уже шел на Козлов, где располагался штаб фронта. Штаб мигом умчался в Орел.

Каменев вынужден был посылать резервные 56-ю, а затем и 21-ю стрелковые дивизии не Шорину для натиска на Царицын, а в погоню за неуловимым Мамантовым. Донец же, легко опрокидывая слабые заградотряды, огнем и мечом прошел через Козлов, Раненбург, Лебедянь, Елец, Грязи, Касторную. По ходу рейда донцы уничтожали гарнизоны, разрушали связь, сжигали приготовленные для армии пункты военного снабжения, распускали несколько десятков тысяч мобилизованных большевиками солдат по домам. Более того, из пленных красноармейцев и местных крестьян была создана 1-я Тульская добровольческая пехотная дивизия (1790 штыков) под командованием полковника Федора Дьяконова.

Сидорин предполагал, что Мамантов поведет свой корпус сразу на Воронеж и Лиски, дабы отрезать лискинскую группировку красных, но тому не хотелось связывать себя изнурительными боями — древняя страсть к «походам за зипунами» была куда более по душе донцу. Здесь уже законы классического набега умножались стремлением отомстить «русским» за расказачивание. Грабили, как в чужой стране — бессмысленно и беспощадно. С каждым новым городом обоз корпуса рос, превращаясь в огромную отягощенную добычей змею (до 60 верст). Наступать с таким «хвостом» было совершенно немыслимо, и донцы потихоньку отправляли награбленное в родные станицы. Поскольку бесчисленные телеги надо было охранять, корпус очень быстро уменьшился с 9 до 2 тысяч штыков и сабель.

Справедливости ради стоит заметить, что грабили не только казаки — те просто не смогли бы увезти все трофеи. Генерал гулял по-крупному — склады красных были отданы на разграбление местному населению, которое восторженно приветствовало «военный коммунизм» по-мамантовски. Ленин был в ярости: «…Около 290 вагонов имущества вещевого склада остались в Козлове и разграблены казаками и населением». Вождю не о чем было волноваться, население строго выполняло его собственный наказ — «грабь награбленное».

Деникин писал: «Мамонтов (в источниках генерал чаще фигурирует под более привычной русскому уху фамилией «Мамонтов». — Прим. автора) под предлогом дождей, вызвавших распутицу, приказания не исполнил и, пройдя с боем через фронт, пошел на север, совершая набег в глубокий тыл противника — набег, доставивший ему громкую славу, звание народного героя и… служебный иммунитет».

Врангель был гораздо жестче: «Имя генерала Мамонтова было у всех на устах. Донской войсковой круг торжественно чествовал его, газеты были наполнены подробностями рейда. Я считал действия генерала Мамонтова не только неудачными, но явно преступными. Проникнув в тыл врага, имея в руках крупную массу прекрасной конницы, он не только не использовал выгодности своего положения, но явно избегал боя, все время уклоняясь от столкновений. Полки генерала

Мамонтова вернулись, обремененные огромной добычей в виде гуртов племенного скота, возов мануфактуры и бакалеи, столового и церковного серебра. Выйдя на фронт наших частей, генерал Мамонтов передал по радио привет «родному Дону» и сообщил, что везет «Тихому Дону» и «родным и знакомым» «богатые подарки». Дальше шел перечень «подарков», включительно до церковной утвари и риз. Радиотелеграмма эта была принята всеми радиостанциями. Она не могла не быть известна и штабу Главнокомандующего. Однако генерал Мамонтов не только не был отрешен от должности и предан суду, но ставка его явно выдвигала…»

Красный командарм Александр Егоров со своей колокольни считает несколько по-иному: «Своим движением на север, вместо района Лисок, Мамонтов бесконечно расширил цели и задачи своих действий, в расчете, очевидно, на восстание крестьянства и городской буржуазии против советской власти. Это, конечно, авантюра, но Мамонтов, имея более сильные средства для достижения менее обширных задач, был здесь в меньшей степени авантюристом, чем сам Деникин. К тому же, в отличие от Деникина, сам осуществлял свои идеи и — надо быть откровенным — имел с первых же дней рейда много ярких доказательств правильности своих расчетов. Мамонтов не добился основного: крестьянство не восстало».

Не восстало оно еще и потому, что в рейде Мамантова оно увидело в первую очередь не освободителей, а мстителей. И пусть набег донцов, проходивший по губерниям Великороссии, не отмечался такими мрачными погромами и экзекуциями, как рейды Шкуро по еврейским местечками Украины, но основания для хлеба-соли со стороны ничего, кроме грабежа, не получивших от белых землепашцев не было.

Борис Штейфон писал: «Мы двигались по России, это была ведь наша Родина, однако, выйдя из Донецкого бассейна, мы не могли отрешиться от странного чувства, будто мы входим в какую-то чужую страну. Сказывалась непримиримая разность мировоозрений. В течение многих месяцев зимней борьбы мы как-то сжились с мыслью, что там, за красным фронтом, там не подлинная России».