Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики - Майкл Муркок

— Яшма? — спросил я.

Она ждала, что я скажу еще; я ждал, что она даст мне повод притвориться, что я знаю, чего ждет она (в тюрьме моим любимым автором был Генри Джеймс, я не шучу).

— Яшма, — подтвердила она.

— Яшма… — я снова придал слову тот оттенок двусмысленности, который она пыталась отбросить.

— …Яшма, — но она уже заколебалась, подозревая, что я подозреваю, что ее осведомленность — из мутноватого источника.

— Ладно, яшма. — Но по ее лицу я понял, что выражение моего лица окончательно убедило ее: я знаю, что она знает, что я знаю.

— Так за кого вы меня приняли, мадам? «Яшма» была Словом этого месяца.

Яшма — это пароль, код, знак, который Певцы Городов (в прошлом месяце божественное безумие пело в них «Опал», и на Марсе я услышал Слово и трижды воспользовался им, им и даром имитатора, чтобы закрепить обладание тем, что было моим не вполне законно; и даже там я думал о Певцах и их ранах) передают живым словом, передают тому свободному и вороватому братству, в которое я (под различными именами) вхожу последние девять лет. Слово обновляется каждые тридцать дней, и в считанные часы его узнаёт каждый брат во всех шести мирах и мирках. Его промычит какой-нибудь вдрызг пьяный ублюдок, выпадая тебе в руки из темного подъезда; его произнесут свистящим шепотом, когда ты проходишь тенистой аллеей; оно нацарапано каракулями на клочке бумаги, что втиснет тебе в руку один из помоечных, слишком поспешно теряющийся в толпе. И в этом месяце оно — Яшма.

Вот некоторые варианты перевода:

«Помоги!»

или

«Мне нужна помощь!»

или

«Могу помочь!»

или

«За тобой следят!»

или

«Сейчас слежки нет — ходу!»

Тонкость синтаксиса: если Слово употреблено правильно, то не придется дважды думать о том, что именно оно значит в данной ситуации. Тонкость употребления: не доверяй никому, кто пользуется им неправильно.

Я ждал, когда она кончит ждать.

Она раскрыла передо мной бумажник. «Начальник Департамента Спецслужб», — прочла она, не глядя, надпись под серебряным значком.

— Ловко это у вас, Мод… — сказал я и сдвинул брови. — Хайнкл?

— Точно.

— Я знаю, Мод, что вы не собираетесь мне верить. Похоже, вы из тех женщин, кто терпеть не может ошибаться. Но моя фамилия — Эвентайд, не Элдрич. Гарольд К. Эвентайд. И разве не лучше для всего и вся, что сегодня вечером Слово сменится? (Дело пройденное, Слово для полиции — не великая тайна. И все же попадались полицейские, которые оставались в неведении вплоть до недели после смены Слова.)

— Ладно, пусть Гарольд. Я хочу с вами потолковать.

Я приподнял бровь.

Она подняла ладонь: — Слушайте, если хотите, я готова вас хоть Генриеттой звать, только выслушайте.

— О чем вы хотите потолковать?

— О преступности, мистер?..

— Эвентайд. Я собираюсь называть вас Мод, так что и вы можете называть меня Гарольд. Это действительно мое имя.

Мод улыбнулась. Она была немолода, пожалуй, заметно старше моего попутчика-бизнесмена, но куда лучше него пользовалась косметикой.

— Вероятно, я разбираюсь в преступности побольше вашего, — сказала она. — Не удивлюсь, если вы даже не знаете, что в Департаменте полиции есть мой отдел. Вы слыхали что-нибудь о Спецслужбах?

— Это верно, я и не слышал о них.

— Последние семь лет вам удавалось довольно успешно уходить от Службы порядка.

— Послушайте, Мод…

— Спецслужба работает с теми, чья противозаконная деятельность внезапно резко активизируется… достаточно резко, чтобы у нас замигали сигнальные лампочки.

— Надеюсь, я не натворил ничего настолько ужасного, что…

— Мы не смотрим, что вы там творите, за нас это делает компьютер. Мы только следим за первой производной графика с вашим номером. В вашем случае кривая резко пошла вверх.

— Да что вы говорите…

— Наш департамент — самый эффективный в полиции. Хотите, считайте это хвастовством, хотите — просто информацией.

— Да ладно, ладно, — сказал я. — Выпьем? Малый в белой куртке принес нам два бокала, выкатил глаза на ее наряд и удалился по своим делам.

— Спасибо, — она ополовинила бокал. Пожалуй, она была покрепче, чем можно судить по запястьям.

— За большинством преступников следить не стоит, идет ли речь о гангстерах-авторитетах — Фарнсуорте, «Ките», Блаватской или о мелкоте — щипачах, барыгах, толкачах, домушниках, сутенерах. Те и другие, верх и низ шкалы, имеют сравнительно постоянный доход и, по существу, не раскачивают социальной лодки. Ими занимается Служба порядка. Там считают, что делают большое дело, а мы и не думаем их разуверять. Но вот, к примеру, мелкий скупщик начинает становиться крупным, средний сутенер присматривается к полномасштабному рэкету: тут и возникают проблемы с социально неблагоприятными последствиями. Тогда вступают Спецслужбы; у нас есть пара весьма эффективных методик.

— Вы хотите о них рассказать, да?

— Вот чем они хороши. Одна из них заключается в голограммном запоминании информации. Знаете, что Случится, если отрезать от голографической пластинки половину?

— Трехмерное изображение станет наполовину урезанным?

Она покачала головой: — Изображение останется целым, только более размытым, чуть не в фокусе.

— Понятия не имел.

— Если вы снова разрежете его пополам, оно станет еще более размытым. Но, даже располагая всего квадратным сантиметром исходной голограммы, вы все еще имеете изображение целиком, неразличимое, но полное.

Я восторженно замычал.

— Каждая кроха фотографической эмульсии на голографической пластинке, в отличие от фотографии, несет информацию обо всем объекте голограммы. Аналогичным образом голограммное запоминание информации означает просто, что каждый бит нашей информации — скажем, о вас — относится ко всей вашей карьере, вашей ситуации в целом, полной картине взаимодействия между вами и вашей средой. А конкретные факты о конкретных уголовных преступлениях или правонарушениях мы оставляем Службе порядка. Как только мы набираем достаточно собственных данных, наш метод позволяет весьма эффективно держать след и даже предсказывать, где вы сейчас или чего можете добиться.

— Очаровательно, — сказал я. — Один из самых впечатляющих параноидальных синдромов, с какими приходилось встречаться. Я имею в виду привычку заговаривать с кем-то в баре. Помню, в больнице я сталкивался с каким-то…

— В вашем прошлом, — сказала она как о непреложном факте, — я вижу коров и вертолеты. В вашем не столь отдаленном будущем — вертолеты и китов.

— Так поведай мне, о Добрая Фея Запада[33], как… — тут у меня внутри все оборвалось. Потому что я считал — никто не знает о делах с Папашей Майлзом. Боже сохрани! Этого от меня не добилась даже Служба порядка, вытащив меня в беспамятстве из птички с винтом, когда та запрыгала к краю крыши Пан Америкэн. Увидев, что меня поджидают, я сразу проглотил кредитные карточки, а кто-то посноровистей меня давно убрал номера серий отовсюду, где они могли регистрироваться: в первый и единственный мой вечер на ферме славный Папаша Майлз, подвыпив, хвастался, что за ценность ему сбыли в Нью-Гемпшире.