Жить для возвращения - Зиновий Каневский

Но вот что любопытно. Занимаясь самоограничением в творческом и идейном плане, я до поры до времени не только не чувствовал внешней цензуры — я не знал о ее официальном существовании, по дурости либо невнимательности не придавая значения короткому и совсем не зловещему на слух и взгляд словцу «Главлит». До 1975 года, за десятилетие активной литературной работы, я ни разу не обратил внимания на то, что Главлит при Совете Министров СССР — это никак не учреждение, связанное с художественной или любой другой литературой (для этого есть Госкомпечать при том же Совмине), а могущественное Управление по охране государственных тайн в печати, всесильная Цензура, и только она!

Когда я краем уха слышал от своих редакторов в журналах, в Политиздате и прочих «моих» издательствах, что, слава богу, мое произведение прошло Главлит, разрешено к печати и его можно тиражировать в типографии, я меньше всего задумывался над тем, а что было бы, если бы не прошло, если бы Главлит не разрешил. И до 1975 года все шло гладко.

В моем первом в новой, инвалидной, жизни арктическом плавании на борту «Семена Дежнева» в навигацию 1968 года я робко подумал о теме войны в Заполярье. На эту мысль натолкнули меня рассказы главного механика ледокольного парохода архангелогородца Аркадия Михайловича Копылова. Сам он в бою с германским линкором «Адмирал Шеер» участия не принимал, служил тогда на другом судне, но, поступив на «Дежнев», застал здесь нескольких прямых участников того сражения, многое от них узнав. Теперь он очень образно пересказывал мне услышанное, водил по всему судну, показывал былые, давно заделанные пробоины в бортах, как бы погружая меня в события военных лет.

Идею книги о полярной войне я вынашивал не один год. Сперва лишь «начитывался», изучал историю боевых действий в Заполярье, мемуары командующего Северным флотом адмирала А. Г. Головко и его соратников, разрозненные записки, заметки, рассказы очевидцев, художественную литературу о войне на Севере. Окончательная структура задуманной книги выявилась после того, как я прочел по совету одного из товарищей по новоземельской зимовке, Владика Корякина, историю секретных германских метеостанций в Арктике, тайно создаваемых накануне и в ходе второй мировой войны (в переводе с немецкого на доступный мне английский этот труд был напечатан в британском полярном журнале). Я решил написать об особой войне, войне метеорологов, синоптиков, ледовых разведчиков, зимовщиков советских и зарубежных полярных станций, сотрудников экспедиций в Ледовитый океан в 1939–1945 годах.

На удивление быстро нашелся будущий издатель. Во время очередной поездки в Ленинград я почти случайно зашел в Гидрометеоиздат на Второй линии Васильевского острова, сразу же попал на нужного человека, редактора отдела научно-популярной литературы, бывшего моряка Бориса Ефимовича Лившица, рассказал ему о замысле и услыхал в ответ, что он давно читает меня в «Знание — сила», радостно одобряет мой интерес к военной теме, пусть даже я не видел той войны, и ждет рукопись через несколько месяцев.

— У вас же все готово, — уверял он меня. — Несколько очерков, повесть «Гренландский патруль» в вашем же любимом журнале, еще живы люди, которые все вам охотно расскажут. Действуйте без промедления, пока живы я и наш директор Артемий Николаевич Михайлов. Он сам был военным синоптиком на Севере и будет счастлив такому автору. Идемте прямо к нему.

Все вышло как нельзя лучше. Я покидал Издательство гидрометеорологической литературы с подготовленным вариантом будущего договора на книгу с условным, только что придуманным мною названием — «Цена прогноза». Именно так, цена, страшная, кровавая цена, какую приходилось платить на суше и на море, в степях Украины и во льдах Арктики за несколько цепочек цифр, закодированных, зашифрованных, засекреченных цифр, вобравших в себя сводки погоды, режим льдов, скорость морских течений и т. д. Я с немалым воодушевлением вспомнил фразу Аркадия Гайдара из «Судьбы барабанщика»: «Эта книга не о войне, но о делах суровых и опасных — не меньше, чем сама война». Вот что стало девизом, под каким я писал свою книгу «не о войне» как таковой, а «всего лишь» о роли Службы погоды в любой войне.

Трудности, почти непреодолимые, возникли незамедлительно: все архивы военных лет оставались закрытыми для рядовых граждан, будь то литераторы, историки и даже герои войны, главные делатели событий, о которых захотели вспомнить и рассказать. Преодолевая множество препон, проникал в военные архивы Константин Симонов. Боевой летчик Артем Анфиногенов, писатель и журналист, издавший немало книг об Отечественной войне, годами бился в запертые двери, за которыми прятались личные дела его самого и его друзей по авиаполку. Приоткрылись те двери лишь в эпоху гласности, да и то со скрипом и частыми «отказами» дверного замка…

Рассчитывать на какое-то особое благорасположение ко мне не приходилось. Пришлось идти единственным путем (помимо изучения открытой литературы) — опрашивать очевидцев, членов их семей, поскольку число непосредственных участников уменьшалось день ото дня. После того как книга все-таки вышла, я не смог подарить ее ровно половине из двадцати с лишним моих недавних собеседников и советчиков…

Начал я с неожиданно верного шага. Прямо с улицы пошел к тогдашнему начальнику Гидрометеослужбы СССР Евгению Константиновичу Федорову, академику, герою-папанинцу, полноправному министру по рангу. Несколько минут он слушал меня, сказал две-три одобрительные фразы, вызвал в кабинет какого-то почтительного помощника и поручил ему связать меня с таким-то и такой-то, а им передать: Евгений Константинович разрешает поделиться с товарищем Каневским любыми воспоминаниями, кроме тех, что и сегодня составляют предмет государственной тайны.

(Сам Евгений Константинович на себе испытал, что такое тайна, а особенно интерпретация этого красивого слова. Совсем юным, двадцативосьмилетним он вернулся из легендарного папанинского дрейфа Героем Советского Союза и депутатом Верховного Совета СССР, мгновенно стал членом-корреспондентом Академии Наук, возглавил ненадолго Арктический институт в Ленинграде, затем был назначен наркомом Гидрометеослужбы, в войну сделался авиатехническим генерал-лейтенантом. А вскоре после Победы в одночасье превратился из всесоюзного любимца чуть ли не во «врага народа»! Об этом мне рассказывали такую историю. В Москву прибыла делегация бывших союзников по антигитлеровской коалиции и коллег-метеорологов США во главе с неким адмиралом или генералом. Они дружно фотографировались с нашими, пили-веселились и на одном из банкетов, позируя перед корреспондентами, в шутку на несколько секунд обменялись фуражками. Вскоре был организован зловещий «суд чести», Евгений Константинович был снят с поста начальника Гидрометеослужбы и отправлен в откровенную ссылку на склоны Эльбруса, получив назначение руководить тамошней геофизической станцией. Падение фантастическое, слава богу, что не судили настоящим судом-трибуналом и не отняли кровью заслуженных званий и наград. Лишь после смерти Сталина Евгений Константинович получил негласное прощение и снова пошел в гору. Возглавил родную Гидрометеослужбу, стал Главным ученым секретарем Президиума Академии Наук и даже одним из 32-х «бессмертных» — членом Президиума Верховного Совета СССР.)