Любожид - Эдуард Тополь

Но все реже и реже приходят русы в Итиль со своими товарами и девушками, а все чаще – с медом. Потому что обычай русов – оставлять свое имущество в наследство дочери; если рождается у руса сын, отец вручает ребенку меч, заявляя: это – твое наследство, отец приобрел мечом свое достояние, так и ты должен поступать. Потому нет у русов недвижимого имущества, деревень, пахотных полей и ремесел, кроме выделки мечей, а главное их занятие – меховая торговля и грабежи соседей-славян. Вероломство среди русов – обычное дело, потому даже за нуждой они ходят в сопровождении друзей. Но когда они выступают на войну или идут в набег, то прекращают междоусобицы и все действуют единодушно, пока не победят врага. Они мужественны и смелы, а походы совершают не на лошадях, а на кораблях. Они носят меховые шапки со спущенными по затылку хвостами и шаровары, на которые идет до сотни зар материала. А женщины их верны своим мужчинам до того, что если мужчина умирает, то его женщина раздает себя его родственникам и друзьям, а потом с песней идет в огонь и сжигает себя вмеcте со своим умершим мужчиной.

Да, все было ясно и просто Иосифу в его молодые годы в отношениях с этими русами. Когда русские князья набегами врывались в его земли, чтобы жечь, грабить, насильничать и пленять его подданных славян, булгар и печенегов, он воевал с ними, опустошал их города, брал с них большую дань, а молодых русов – мужчин, женщин и детей – уводил в плен и по дорогой цене продавал в рабство в Армению, в Иран, в Персию и даже в Константинополь. Потому что только язык меча понимает держащий меч, и только Сила управляет мужчинами-язычниками, как Трепет управляет женщинами, а Мудрость управляет миром.

Но если говорить с полной честностью, то нельзя отрицать и того, что никакие войны – ни с венграми, ни с уральскими гузами, ни с абхазами или с турками – не привлекали и не возбуждали Царя Иосифа так, как войны с русами. Хотя к самой-то войне с ними он относился только как к разминке перед главной охотой, как к тому, что купцы, приходящие с севера, называют закуска. А главным блюдом и его главной, царской добычей было во время этих походов совсем не золото и меха, и не мед, и не тысячи молодых рабов, а тот особый тип юных женщин, который невозможно обрисовать простым словом красавица. Да, конечно, они были красивы, и даже больше того – они были прекрасны и лицом и телом. Не зря же с самого детства они носят на каждой груди по маленькой круглой золотой, серебряной или – если уж их родители совсем бедны – деревянной накладной коробочке. Эти коробочки не допускают роста груди, а удерживают их в малом и приятном для глаза и рук размере. А уж если девушка обучена с детства следить за своей грудью, то она следит и за красотой всего своего тела и лица. Но помимо этой внешней красоты лица и тела, тонких волос, золотых, как пчелиный мед, и глаз, синих, как северные озера, и высокой шеи в зелени бус, и белых лебединых рук в серебряных браслетах – помимо всей этой красоты, искал Иосиф среди пленных русских красавиц еще что-то, невозможное высказать словами. Искал – и находил. И всякий раз, когда его взгляд натыкался наконец на ту, которая заставляла замереть его охотничье сердце, он обнаруживал, что и эта, новая, роднится со всеми его предыдущими русскими наложницами одним непременным качеством.

Это всегда были юные женщины с вытянутым станом, бездонными синими глазами, удлиненным лицом, тонкой прозрачной кожей и прямым взглядом. Казалось, что ничто не отличает эту новую находку от других пленниц, но Иосифу было достаточно именно этого ее прямого взгляда, чтобы среди сотен женских лиц выделить и опознать ту, иметь которую было для него тайным, навязчивым и почти маниакальным вожделением с момента выхода из его крепости в Итиле. И когда это случалось, когда он – наконец! – натыкался глазами на эту единственную – желанную, все замирало в нем – пульс, мысли, дыхание. И какой-то неизвестный и непереводимый на слова способ внеречевого общения возникал между ним, Царем, и этой русской дивой, возникал сразу, в тот первый момент, когда глаза их встречались. И – Царь огромного государства, Каган и Владыка просвещенных иудеев, хазар, мусульман и диких идолопоклонников, сын Авраама и потомок иудейских царей, которые были осью и корнем всех народов со дней Адама и Евы, – Иосиф Тограмский даже затылком чувствовал в этот миг, как эта дива, вглядываясь в него, постигает его своими глазами, синими и бездонными, как северные озера. Никто, даже хакан-бек, самый первый заместитель Царя, не имел права смотреть ему в глаза, а эта дива не опускала перед ним своих дерзких и хладных очей. И Царь собирал всю свою волю, чтобы тоже проникнуть в глаза и душу этого грациозного и нежного зверя, застывшего на высоких и тонких ногах. И ему казалось, что – да, там, за влажной синей роговицей этих сливоподобных глаз, он ощущает нечто широкое, темное, теплое и густое, как кровь, и оно, это нечто, только ждет его знака, чтобы вобрать его в себя и растворить в своем лоне. Этот внеречевой обмен взглядами-стрелами длился недолго, но Царь ощущал его как удар клинка. А затем его сердце спохватывалось и швыряло по ослабевшим царским венам такое количество жаркой крови, что желание немедленно иметь эту русскую красоту пронизывало Иосифу не только низ живота, пах, гениталии и ноги, но даже волосы на груди. Все в нем вздымалось и вставало, как всадник в стременах и как шерсть на звере, узревшем добычу, и он даже готов был уподобиться русским купцам, которые сочетаются со своими красавицами прилюдно, если вожделение входит в их члены.

Но конечно, Иосиф не позволял себе такого прелюбодеяния, он был Царь и умел ждать своего ночного часа. А ночью…

Ночью, в своем шатре, при свете золотых светильников, на китайских шелках, армянских коврах и византийской парче убеждался Иосиф, что не ошибся в выборе. Новая русская наложница была сильна и бездонна не только своими дерзкими скифскими глазами, но и своей «фарджой», мощной, как мышцы питона, и нежной, как звуки русской лютни…

Да, все было ясно и просто Иосифу в его молодые годы в отношениях с этими русами. Потому что тогда этими русами правили мужчины, с которыми можно и нужно было воевать по правилам мужских войн. Но затем случилась беда: владыкой русов стал не мужчина, а прекраснолицая Ольга, богатырка и княжна. Конечно, на набеги ее дружин Иосиф тоже отвечал мечом, но только удары этого меча уже не отличались такой, как прежде, разрушительной силой, а отряды Иосифа не достигали главной крепости Ольги – города Киева. Не признаваясь себе, Иосиф щадил прекраснолицую Ольгу и тайно мечтал о мире с ней и о личной встрече. И всякий раз, когда выпадал тому удобный случай, он давал ей понять о своих дружеских чувствах и мирных стремлениях. И даже когда донесли ему доносчики, что Ольга вышла из своей столицы и ушла походом на север покорять дикие племена на реках Мете и Луге, Иосиф воздержался от похода на Русь, хотя и хакан-бек, и кундур-хакан, заместителъ хакан-бека, и даже джав-шыгыр, заместитель кундур-хакана, просили его, валяясь в ногах его, ударить по русам большим войском, сжечь их крепости все до одной и разрушить их столицу, чтобы вновь, как при предках Иосифа, покорить этих дерзких русов власти Хазарского кагана. И видел тогда Иосиф правоту этих советов, но ведь и Ольга не могла не понимать великодушия Иосифа, который не пересек в тот год даже границы Ольгиного княжества.

Мира искал тогда Иосиф с русской княжной, мира и личной встречи. Потому что крепкий союз с Киевом мог быть на пользу и Ольге, и Иосифу, и русам, и хазарам, он учредил бы мир и процветание на гигантской территории от Белого северного моря до Черного моря и Каспия. И повели бы они – Иосиф и Ольга – повели бы они историю своих народов по пути просвещения и мудрости. Но не зря говорят, что вероломство – обычное дело среди русов, а женскому вероломству и вообще нет предела среди всех народов. Обложив северные племена большой данью, Ольга так укрепилась, что, презрев Иосифа, отправилась в Константинополь и приняла там крещенье, закрепив тем свой союз с Византией против Хазарского Царя. Но и даже тогда, когда была Ольга в Константинополе и блистала там своей красотой на приеме у византийского императора Константина Багрянородного, – даже тогда не ударил Иосиф по Руси. Еще не поздно было, еще можно было исправить этим ударом предыдущую ошибку перемирия, но и снова воздержался Иосиф от набега на Русь.

Что стремяжило его дерзость и силу? Что притупило остроту его мысли и точность расчета? Что ослабило его мудрость и отвергло от него покровительство еврейского Бога?

Только сам Иосиф да евнухи его русских наложниц знали точный ответ на этот вопрос.

Но евнухи умеют молчать и не оставляют истории своих отчетов и дневников. А Иосиф…