Журнал «День и ночь» 2011–03 (83) - Анатолий Аврутин

Но ефимки ефимками, а лично меня куда более заинтересовал иной факт, означенный в кладоведении: возраст самого древнего клада, найденного на наших российских просторах, насчитывает… семь тысяч лет! Притом знаменательно, что это были не какие-то украшения и не образцы «всеобщего эквивалента», а щедрый набор… каменных топоров и прочих подручных инструментов, укрытых от чужого глаза в глиняном горшке.

— Вон куда восходят истоки наших знаменитых русских мастеров, рубивших многоглавые деревянные храмы в Кижах, выводивших каменные узоры кремлёвских стен и башен, сооружавших енисейские бетонные плотины! — подумал я не без гордости.

А следом посетила меня и другая мысль. Ведь если пращуры, положим, при набеге врагов с особой заботой спрятали инструменты, значит, они больше всего ценили, говоря по-учёному, именно средства производства, а не средства платежа или предметы роскоши. И, вполне возможно, закопали те топоры как послание к потомкам, в назидание нам, чтобы и мы больше думали о труде, о «реальной экономике», а не о призрачных ефимках. Какой урок нынешним экономистам и политикам!

Тот дивный топориный клад тоже был найден в позапрошлом веке. А вот совсем недавно, по-моему, не менее любопытное «послание» древних было обнаружено в нашей Сибири, в соседней Хакасии. Механизаторы Июсского сельхозпредприятия отец и сын Фефеловы пахали зяблевое поле. Молодой Владимир на своём мощном «Кировце» шёл впереди, а Семён Алексеевич, по-стариковски, следом. И вдруг он увидел, что плуг сына вывернул какой-то громоздкий предмет.

— Наверно, опять камень из древнего могильника, — устало подумал пахарь. — Тут их прямо как насеяно, того и гляди.

Но что это? На вывернутый пласт веером высыпала белая, как известь, береста. Откуда её столько в голимой степи? И зачем? Когда механизаторы остановили трактора и подошли к переднему плугу, то увидели, что из борозды торчат внушительной толщины металлические дужки. Ухватились за них, поднатужились и вытащили… большущий бронзовый котёл. А в нём по самую кромку — всякие удивительные штуки: бронзовые пластины с причудливыми узорами, клочья от кожаной сумки, от берестяных туесов.

— Кладу более 2000 лет. Это уникальное собрание предметов древнего искусства из бронзы, — позднее заключили сотрудники Верхнечулымской археологической экспедиции Сибирского отделения Российской Академии наук, работавшие в долине реки Июс, на севере Республики.

Ажурных бронзовых пластин с изображением быков, орлов, драконов и других неведомых, фантастических животных и птиц в котле оказалось свыше двадцати. Не менее интересны и прочие изделия далёких мастеров, в том числе орудия труда, предметы быта. Июсский клад, считают учёные, может пролить свет на тайны старинного бронзового литья, устранить некоторые белые пятна в истории древней культуры Южной Сибири.

Будем надеяться. Но дерзну добавить, что он уже «пролил свет» на то, что формы жизни и труда древних хозяев клада, обитавших на нашей земле, были явно соборными, общинными и коллективными. И первое тому свидетельство — котёл, этот символ артельности, о коем умолчали учёные. Представляете: уже 2000 лет назад люди работали сообща, питались из общего котла, произведения искусства, рождаемые на досуге, тоже держали в «едином котле». Словом, отношения строили на принципе солидарности. Понимали, что без общего труда и взаимной помощи просто не выжить в суровых евразийских условиях. А вот нынешние правители и реформаторы не понимают… Всё уповают на некий всесильный рынок, на проценты и маржу, на якобы эффективного собственника, частника, а не на труженика-мастера, артельного по духу. Невольно подумаешь иногда: ладно ли у них, при всех учёных степенях, котелок варит?

Да ведь и наша недавняя история не менее поучительна. Живой её свидетель и крестьянский сын, я недаром постоянно обращался к темам общего дела, красоты мастерства в своих писаниях, включая поэтические. Позволю себе и нынешние заметки увенчать стихотворными строками:

Ставка Руси

От роду с сельской общинойСвязанный всем существом,Там я не видел мужчины,Чтоб не владел мастерством.

Всяк, исходя из потребы,Гнул, и точил, и тесал.Сам я умельцем пусть не был,Но мастаков описал.

Перьев изгрыз я немалоС думой о нашем селе,Что не на торге стояло —На вековом ремесле.

Ладил — и знал себе ценуКаждый Иван и Пахом,А барыши да процентыТяжким считались грехом.

Русь презирала векаЧудище — ростовщика.Русь процветала, покаСтавила на мастака.

ДиН перевод

Василь Стус

На чёрных водах кровь калины

Осеннего вечера ветка скрипит.Слепою клюкою, что тычется в ветре,дрожит, надломившись. И жалобы ветвисжимаются в боли, а дерево спит.Осеннего вечера ветка скрипит,тугая, как слива, рудою налита.О ты, всепрощающа, хоть и побита,твой скрип ненасытною смутой омыт.Осеннего вечера ветка скрипит,и тяжкою синью в осеннем закатемой дух колобродит. Прогнили все гати.Нас мир обошёл — истуканом стоит.Безумным пожаром дорога кипит —взвивается пыль. И продутые кронывсю душу обрушат и в пыль, и в полонытревожного слуха — как ветка скрипит.И — солнце твоё водопадом кипит.Тугой небокрай от густого стенанья,согнувшись, обмяк. О, прими покаяньеизгойства (О, Боже, дай есть мне и пить).Солги, что окончился путь мой. Что спитдуша, воспарившая в смертном арканевысоких предчувствий. На сердца экранекачается вечера ветка, скрипит.Осеннего вечера ветка скрипит. —Ты чуешь, в раздоре живущий с собою?Теперь за святою подайся водою(утайкой послушай — Вселенная спит?).Не спит. Ей ворчать и ворочаться, во —злежа на горячей горошине века.Но гулких шагов оглашается эхо.То, Боже, сияние. То — торжество:надежд и блужданий, предчувствий и на —стижений того, что забыто до срока.Колышется крона, а солнце жестоко,мажором играет в пожарах сосна.То тяга круженья над миром и подкосматыми тучами, под кровянымиторосами памяти. Господи, с нимипускай породнится надломленный род —приникший под толщей железных небес,из пластика сшитых, стекла и бетона.И песню на ощупь отыщет по тонушелкового голоса (праздник воскрес!).Чернеющей пашней дорога кипит.Не видно и знака от Млечного шляха.Сподобь меня, Боже, высокого краха!Вольготно и весело ветка скрипит.

В том чистом поле, синем, словно лён,где только ты, а более — ни тени,взглянул и замер — вздыбились в смятеньисто теней. В поле, синем, словно лён.В том чистом поле, синем, словно лён,судил Господь возвысить нашу душу.Послушай поле. Сам себя послушайв том поле. В поле, синем, словно лён.Сто чёрных теней преграждают путь,уже, как лес, растут они, ступаютслед в след и, удлиняясь, заставляютв тугой клубок стезю твою свернуть.Нет. Выстоять. Нет. Выстоять. Постой.Остановись. Стоять. На этом поле,что словно лён. Познай свою неволютут, только тут, на родине чужой.В том чистом поле, синем, словно лён,с тобой схлестнулись сто твоих же теней,твоих врагов, грозящихся с коленейтоской расплаты сквозь предсмертный стон.И каждый стон — то твой последний стон,твоей нелепой жизнью обожжённый,как стрелы, возвращаются все стонына это поле, синее, как лён.

О, не спеши — пусть осень и не ждёт,а мимоходом рощу разоряет,и пламя листьев горькое ползёт,как лис крадётся, а за кем — не знает.Потухший пруд застыл, отклокотав,остекленел, затих — не возмутится.И женщины волхвующей рукав,он для неверья разве что сгодится.Но не спеши, обуглившись до пня,который на холме, как гриб, чернеет,а вспомни, постигая знаки дня,как долгий век твой тихо стекленеет,как плавно усмиряется струятвоих страстей и воплей дикой воли.О Господи, не вижу в чистом поле —вон та межа — Твоя она иль чья?Отклокотав, потухший пруд продрог.А посему не расставляй бемолина палый лист, на ветви в голой боли,на мёртвый час, на шаг и на поток.

Автопортрет со свечою