Мужество - Вера Кетлинская

Гранатов пришел вместе с Андронниковым, прямо с дрезины, на которой они примчались с карьера. Андронников разыскал среди собравшихся Касимова и Епифанова и ушел с ними. А Гранатов остановился перед покойником, низко склонив голову, положив свои израненные руки на край стола. Комсомольцы смотрели на его руки, на склоненный профиль. Они видели, как судорожно задергалась щека Гранатова, как скатилась по ней одинокая слеза.

Тоня подошла, коснулась пальцами его плеча, сказала:

– Не надо.

Он вскинул голову. Узнал ее. Удивленно оглядел ее и снова поник головой. Когда он вышел из клуба, Тоня догнала его. Она вся дрожала.

– Не ходите один! – крикнула она. – Не ходите!

Он снова удивленно оглядел ее и, слегка улыбаясь, взял ее под руку.

– Ну что ж, пойдемте вместе. Но почему же мне нельзя идти одному?

– Довольно одной жертвы, – все еще дрожа, сказала она.

– Но вот вы же идете и не боитесь?

– Я? – вскрикнула Тоня с презрением. – Кому нужна моя жизнь?.. А вы… вы…

– Девушка, вы слишком пылко ко мне относитесь. Пылко… а может быть, и нежно, а?

И он сжал ее руку. Тоня дернула руку, обиженная и удивленная.

– Как вы можете шутить в такую минуту?

Но он не выпускал ее локтя, только стал серьезнее.

– Не сердитесь, девушка. Я немного взволнован сейчас… Второй раз касается меня смерть – и все проходит мимо… Пуля предназначалась мне – но вот я жив… А Морозов погиб.

– Вам?

– Да, девушка, мне. Ведь это я должен был идти на кирпичный. Было известно, что мы сегодня идем на подсобные предприятия. Я прикреплен к кирпичному, я там постоянно бываю… И сегодня хотели, чтобы пошел я. Но пошел Морозов… И вот…

Тоня поняла, как ему должно быть больно. И она боялась за него, – всматривалась в темноту, прислушивалась.

– Не бойтесь, – насмешливо сказал Гранатов. – Сегодня он больше не выстрелит.

Она вздрогнула. Смерть караулит его. Сегодня – нет… Но завтра? Послезавтра? Если бы она могла быть рядом, заслонить его своим телом!

А он сжимал ее руку, почти прижимаясь к ее плечу. Она не понимала, зачем он это делает, ей было неприятно и как-то стыдно за него.

Он заговорил:

– Тоскливо… Вы не знаете, девушка, что такое тоска и одиночество… И вы, наверное, думаете, что в нашем мире не может быть одиночества? Вы еще молоды, дорогая…

Нет, она знала, что бывают такие часы. Она сама испытала многое. А он? Почему он одинок? Его уважают и любят. Он заслужил почтительное восхищение комсомольцев. Его рассказы о пережитых им истязаниях слушают со слезами на глазах. И неужели у него нет друга? Тоня вспомнила случайно подслушанное объяснение Гранатова с Кларой Каплан, и все представилось ей в новом свете.

– Если бы я могла помочь вам!

– Помочь? – Он засмеялся, и снова ее неприятно поразил его насмешливый тон. – Вы меня проводили, это уже помощь. Вы меня спасали от смерти, правда?

Тоня морщилась и страдала. Он насмехается снова. Или он не может принять ее всерьез, как равного собеседника? Конечно, перед ним она девчонка, без заслуг, без опыта, без знаний… Она снова вспомнила Клару Каплан, но лишь для того, чтобы осудить ее. Ее Гранатов признавал за равную, но как она безжалостна к нему!

– Ну, вот вы и доставили меня в полной сохранности. Спасибо. Но как вы теперь пойдете? Может быть, мне проводить вас?

– Нет, что вы! Что вы!

– Неужели вы меня считаете трусом?

– Я?.. Вас?!

Она крепко пожала его руку.

Вернер сидел один в своей комнате. Он сидел в той же позе уже давно, сгорбленный, постаревший, с повисшими руками. Зазвонил телефон – он подошел, дал нужные распоряжения и снова сел на тот же стул, и снова повисли руки.

Поздно ночью он спустился по лестнице. Шел, как больной, спотыкаясь в темноте. Остановился у двери Клары Каплан. Дома ли она? Неужели спит? Тихонько постучал.

Возбужденный голос сразу откликнулся:

– Сейчас.

Клара впустила его, накинув поверх рубашки пальто, и сразу забралась на кровать, подобрав голые ноги. Она ничего не сказала и не удивилась его приходу.

Вернер сел рядом и долго молчал. Она курила, судорожно втягивая дым.

– Почему не в меня? – проронил он. – Почему?

Почему?..

Она внимательно смотрела на него и не отвечала.

– Я все думаю – почему? – продолжал он. – Я руководитель стройки. Я форсировал работы, нажимал, ничего не жалел. Я был непреклонен. Всем известна моя властность. Почему же они стреляли не в меня?

– Может быть, линия Морозова опаснее для врага, чем ваша властность?

Вернер не заметил жестокости ее слов.

– Я об этом и думаю, – сказал он, – думаю все время, с первой минуты… Значит, прав он? Значит, его линия вернее? Нет, Клара, это же не может быть! Они били по руководству, по всем… И разве они могли знать о наших разногласиях?

– Там, где враг не знает, он чувствует, – ответила Клара. – Это страшно говорить, Вернер, но ваша политика на руку врагу. Вот почему стреляли не в вас.

Он откинулся назад. Он был почти без сознания. Клара погладила его светлые прямые волосы.

– Надо подумать, как исправить, – сказала она мягко. – Вы же можете исправить. Неужели вы не найдете в себе мужества признать ошибку и выправить линию?

– Если бы я был уверен, Клара!.. Но я ни в чем не уверен. Может быть, я поддаюсь глупым сомнениям? Может быть, это неврастения, вздор?.. Ведь я же хотел сделать дело, нужное всей стране… – он чувствовал, что неправ, но цеплялся за последнюю надежду. – Они не могли знать… Может быть, они поджидали меня или Гранатова? Я ехал на машине, им не удалось…

– Может быть, и так, – холодно сказала Клара. – Но неужели вы не понимаете до сих пор, что ваша линия порочна, что беспочвенные лозунги – вредные лозунги, что вы уже сейчас поставили под угрозу не только ваши сроки, но и правительственный срок? Вы знаете, сколько кадров вы уже растеряли, сколько растеряете до весны? А фундаменты, которые будут строить еще два, еще три года! Фундаменты, в которые вложено столько комсомольского энтузиазма, столько средств, столько сил! Вы нарушили очередность строительства…

– Вы же знаете! – вскричал Вернер. – Вы же знаете, я надеялся закончить все строительство в два года… – Он запнулся и горячо добавил: – И я надеюсь. Я умру, но я добьюсь этого!

Клара бросила с отрезвляющим спокойствием:

– От вашей смерти легче никому не будет.

Губы Вернера мучительно сжались.

– Даже врагу… – сказал он в порыве глубокого отчаяния.

Он вышел в темный коридор. Здесь он был одинок со своим смятением. Но он не мог быть один. Он устал от нахлынувших сомнений. Он не верил самому себе. Он толкнулся к Гранатову.

– Кто там? – нервно откликнулся Гранатов.

– Открой. Вернер.

Гранатов был раздет и щурился на свет после темноты, но Вернер мог бы поручиться, что он не спал. Его бледное лицо носило следы тревоги, размышлений, страданий, а не сна.

– Я тоже не могу спать, – сказал Вернер. – Ты скажи мне, Алексей, ты ведь не мог не подумать об этом – почему Морозова, а не тебя или меня? Почему?

– Да! Да! – подхватил Гранатов. – Это гнетет и меня. Ведь он предлагал мне поменяться. Если бы я пошел, как всегда, на кирпичный, Морозов был бы жив… Я чувствую себя убийцей…

Вернер быстро вскинул голову:

– Ты думаешь, они не знали, кого поджидают?

– Это и гнетет меня. Ведь он предлагал поменяться. Он мог бы не пойти туда…

Вернер круто повернулся и ушел к себе. Усталость, страшная усталость охватила его. Было четыре часа. В семь часов срочное заседание парткома. Он свалился на кровать и как-то сразу провалился в пустоту тяжелого, мертвого сна.

24

В кабинете Андронникова шла напряженная работа. Приходили и уходили люди, звонил телефон, зашифровывались телеграммы. В середине ночи Андронников вызвал Тараса Ильича.

В кабинете были Касимов, Епифанов, Бессонов и помощник Андронникова – Власов.

– Вот что, Тарас Ильич, – сказал Андронников, – если убийца выйдет в жилые пункты, он будет задержан. Но есть основания думать, что он скрывается в тайге. Вы хорошо знаете тайгу. Где он может укрыться?

Тарас Ильич не спеша ответил:

– Поищем. Тут километров за двадцать зимовище есть, и еще километров двадцать пять – другое. Они эти зимовища знают.

– Кто они?

– Парамоновы, – мрачно сказал Тарас Ильич. – Кто ж еще? И Николай Иванович знает и Степан. Охотники ж… Ну, да и мы охотники, – добавил он. – Живого ли, мертвого ли – найдем.

– Живого, – твердо сказал Андронников.

Маленький отряд под командой Власова вышел затемно, перед утром. Никто не знал о его выходе. Только Катя Ставрова, видимо, догадалась, зачем уходит среди ночи ее муж, и крупно поссорилась с Валькой из-за того, что ее отстранили от дела, участвовать в котором она считала себя вправе. «Да мы никуда не идем!» – уверял Валька, страдая от необходимости лгать. «А куда ты собрался?» – «Катя, что бы ты сказала о мужчине, который разбалтывает жене секретные вещи?» – «Ах! Так я для тебя только жена? Можешь убираться!» – «Катя!..» – «Убирайся скорее, пока я тебя не ударила!» – «Катюша!» – «Была Катюша, а теперь Екатерина Петровна. И убирайся, не мешай мне спать!»