Разбег. Повесть об Осипе Пятницком - Вольф Долгий

Но Осип не отступался. Сказал — по-русски теперь:

— Друзья, если не секрет, какая вам нужна улица?

Все тот же долговязый ответил, воинственно нахмурив брови:

— А тебя это не касается!

— Может быть, вы ищете Цейцерштрассе? — все не отставал Осип (на Цейцерштрассе была явка делегатов).

Товарищи переглянулись в замешательстве. Долговязый — то был, позже выяснилось, рабочий из Питера Залуцкий — чуть на крик не перешел:

— Ничего мы не ищем, ничего! Понял, нет?

И все четверо двинулись прочь. До Осипа, хотя он следовал за ними на довольно приличном расстоянии, доносились их громкие голоса. Одни доказывали, что Осип несомненно шпик, притом русский шпик, а коли так, то было бы неплохо затащить этого гада в подворотню и крепко поучить. Кто-то высказал предположение, что шпик едва ли стал бы заговаривать с ними: следил бы издали, и все; а вдруг этот человек пришел нас встречать? Тут один из четверки, коренастый, крепкий (Догадов, делегат из Казани), оставил своих и решительно направился к Осипу. Подойдя вплотную, заорал на всю улицу:

— Слушай, ты кто? — При этом полагал, должно быть, что, задавая этот бесподобный свой вопрос, ведет себя страх как конспиративно…

— А можно не так громко? — попросил Осип. Парень малость опешил.

— Можно, — помедлив, сказал он, перейдя, без всякой на то нужды, совсем уже на шепот. И этим же заговорщическим своим шепотом повторил вопрос: — Ты кто?

— Да вас встречаю, не видишь?

— А не врешь? — с каким-то детским простодушием, в котором было и радостное удивление и боязнь обмануться, воскликнул он.

— Вот те крест! — подыграл ему Осип, чувствуя, что парень поверил ему, уже верит.

— А ты докажи! — азартно и весело потребовал парень.

— Нет, лучше ты скажи — привез ли посылку от свата Митрофана? — Сказанное было паролем, который делегаты (и эти, и все остальные) должны были сказать на лейпцигской явке.

Парень загоготал, опять на всю улицу, здоровенной ручищей хлопнул Осипа по плечу:

— Привезли! А как же!

И потащил Осипа к товарищам, которые все это время стояли неподвижно в отдалении, за версту оповещая их:

— Да наш это, братцы! Самый что ни на есть наш!

Конспираторы чертовы… Просто удивительно, как это им удалось целехонькими добраться до Лейпцига! Уж Осин задал им жару — потом, на явочной квартире. Небось дома у себя сто раз оглянетесь, прежде чем шаг ступить, по-отечески шпынял он их; а здесь что же? В рай, что ли, попали? Тут тоже полицейских хватает! Поругивал их, но сам понимал прекрасно: никакой вины их в том нет, что белой вороной выглядят здесь, в Европе. Откуда им (а народ они всё молодой, немногим за двадцать) было звать, какую одежку да обувку носят ныне в заграницах? А хотя бы и облачились в соответствующее — как быть с тем, что ни слова не умеют сказать по-немецки (как и по-английски, впрочем, и по-французски)? Все четверо рабочие ведь парни, хорошо хоть русскую грамоту знают… Невольно Осип тут и себя вспомнил — в свои двадцать. Как раз в Лукьяновку попал. Ох и зелен же был! Пожалуй, только там, в тюрьме, и начал кумекать, что к чему. Так ли, не так, нужно честно признать — в сравнении с ним, тогдашним, эта молодые рабочие крепко выигрывают. Отлично разбираются в хитросплетениях и сложностях внутрипартийной борьбы, — одно это уже было б немало! Но тут более важное: то, что они умеют повести других за собою — редкий и поистине бесценный дар. Не случайно именно их избрали на конференцию — Онуфриева и Залуцкого в Питере, Догадова в Казани, Серебрякова в Николаеве.

Особенно отрадно то было, что новая поросль эта возникла в самые тяжкие годы столыпинщины — те как раз годы, когда меньшевики, вконец перепуганные свирепым натиском реакции, заживо хоронили партию. Шутишь! Нет на свете такой силы, которая могла бы сломить революционный дух народа. Все, что есть в России живого, истинно пролетарского, устояло в горниле сражений, еще и пуще прежнего закалилось. Можно заточить в тюрьмы «стариков», стоявших у истоков партии, сослать их в далекие погибельные края, но революцию все равно не остановить. Она неизбежна, как неизбежен после ночного мрака утренний восход солнца! И тому свидетельство (не единственное, но, может быть, самое показательное) — появление нового, молодого поколения практических работников партии, деятельных, умелых, как эти вот парни, готовые принять на свои плечи все тяготы борьбы в каторжных условиях российского подполья. Значит, вовсе не напрасны были все усилия последних лет, когда мы, большевики, стояли насмерть, отражая наскоки явных и скрытых врагов… Конференции в Праге предстоит — в преддверии грядущих боев с царизмом — завершить борьбу за чистоту партии, чтобы она вновь стала подлинным авангардом русского пролетариата. Так и будет, в этом Осип не сомневался. Так и будет. Потому что впервые за долгое время не мастера заграничных склок и интриг будут решать все назревшие вопросы, а люди из России, непосредственные участники происходящих там событий…

Экипировав делегатов по-европейски и дав им в провожатые Загорского, одного из членов лейпцигской группы содействия большевикам, прекрасно владеющего немецким, Осип отправил их в Прагу. Но даже они, прекрасные эти товарищи, которым Осип всецело доверял, не знали того, что именно Прага — конечный пункт их путешествия; как и многие другие, они были уверены, что конференция состоится в Париже. Что ж, конспирация такая штука, в которой не должно быть ни малейшей щелочки; иначе она бессмысленна. Считанные люди знают о Праге: лишь те, кто непосредственно занят подготовкой конференции. Делегаты из России — в качестве дополнительной меры предосторожности — получали новые псевдонимы. Так было и в этот раз: приехали в Лейпциг Залуцкий и Серебряков, Онуфриев и Догадов, а уехали из Лейпцига — Фома да Ерема, Степан да Павел; поди распознай…

Встретив и проводив еще нескольких делегатов, в начале января 1912 года Осип и сам отправился в Прагу. Он был делегирован на конференцию Заграничным центром партии.

А. М. Горький — делегатам Пражской конференции (январь 1912 г.):

Дорогие товарищи!

…Мне очень хотелось бы повидаться с вами, я знаю, как ценно было бы для меня это свидание, понимаю, как много оно могло бы дать мне, и я очень огорчен тем, что не могу приехать. Причины таковы: жду людей из России по разным делам, они приедут на днях, и я не могу отлучиться.

Нездоров и боюсь ехать на север зимой, чтобы не свалиться, — это было бы очень не вовремя. Мои приезды считаю опасными в конспиративном отношении: узнают меня, привяжутся репортеры, начнется газетная болтовня.