Лунный нетопырь - Ольга Ларионова

Теперь можно было обмыть лицо, обезображенное охряными и бурыми пятнами (черные небеса, да это Чичимиану!), но, прежде всего, развязать веревку, которая опоясывала его… только легко сказать… тьфу, пропасть, еще один ноготь сломала!

Она, не раздумывая, выхватила стилет, перепилила заскорузлые волокна — наградой был глубокий вздох несчастного.

— Покажи! — послышался повелительный голос. Она, не колеблясь, точным движением швырнула оружие рукояткой вперед — Горон так же умело перехватил.

— Игрушка. Такое тебе больше не понадобится, — негромко заключил он; клинок отлетел далеко в сторону и воткнулся в траву — с чего бы такое расточительство, здесь ведь оружейный металл дороже золота…

Тихонечко делай, что велено и жди. Без пререканий.

Да о чем говорить — оружия дома мало, что ли? Но вот тихонько и безропотно чего-то ждать — это вряд ли.

Она смочила уголок плаща и принялась осторожно обтирать лицо, все еще сведенное судорогой ужаса.

— Послушай, за что ты его так?

Горон поднялся, приблизился к лежащему и носком сандалии пошевелил безжизненное, точно тряпочное, тело. Изящная нога с узкой щиколоткой и гибкой, как у танцора, ступней. На Джаспере придворные дамы не преминули бы заметить: какая холеная! И это — нога вечного путешественника, проводящего каждую ночь на каменистых тропах? Почему она раньше не замечала этого несоответствия?

Не до того тебе было. Сказка — вещь увлекательная.

— Головастый. Не чета другим, — задумчиво проговорил последний из племени номадов, то ли отвечая на ее вопрос, то ли сожалея о содеянном.

Черные небеса, да что же он, властитель здешних передовых умов — выходит, убирает потенциальных конкурентов? Помнится, Юрг рассказывал, что один наследный принц поинтересовался у отца, в чем залог мудрого и спокойного правления. Царь-папенька молча вышел на луг и двинулся по траве, сшибая плетью все стебли, которые имели неосторожность высунуться выше других. Папашу звали, кажется, Филиппом…

— Необходимость. К счастью, предугаданная — давно к нему приглядывался, — тем же снисходительным тоном продолжал Горон. — Скопидомщики оглянуться не успеют, как он уже будет править ими не хуже старого одинца… Что ты так глядишь на меня удивленными глазами? Хотя против таких глаз я ничего не имею… Но разве ты не знаешь, что единственный способ перешагнуть через бесшабашное и бесполезное детство, которое тянется здесь почти всю сознательную жизнь — это пройти через кошмар огненной смерти?

Она затрясла головой — нет, ничего подобного она не знала, да и сейчас не хотела верить в то, что веселый хвастунишка Чичимиану уже превратился в полумальчика-полустарца, которому неведома будет ни любовь, ни отцовство, ни дружеская привязанность. Пожизненное одиночество — и это ради власти над горсткой людей, от поколения к поколению теряющих человеческий облик.

— Готов. Пусть полежит здесь до вечера, — брезгливо заметил Горон, переступая через неподвижное тело. — К закату очнется, доползет до своих. Здешним еще повезло — там, где я не поспеваю, и одинец протягивает ноги раньше срока, обычно сдуру выбирают кого постарше, а это значит — ненадолго.

Напоминание о почившем одинце окрасилось горестным сравнением: надо же, в чем-то их судьбы были схожи. Он в своем бессильном одиночестве копил залежалую мудрость, чтобы передать своему преемнику — и понапрасну потратил свои последние минуты, потому что ей, совсем недавно отказавшейся править целым королевством, это было нужно, как вчерашний рассвет. А она сама… Да что говорить! Порхала, едва касаясь этой земли, точно стрекоза за мотыльком. Допорхалась. Долгожданный амулет был перед нею, только руку протяни — и надо же, собственноручно его и обратила в прах. Вместе с прекрасной сказкой.

Сейчас эту сказку вершишь не ты.

Ах да, Горон. Он что-то вещает, совсем как одинец… Ну ничего, сейчас она скажет на прощание несколько теплых слов, а там посмотрим, кто и что вершит.

— … годы. Они, как правило, прибавляют не мудрости, а непомерной оглядчивости; но я давно заметил, что на такой земле, как эта, прежде других отправляется к праотцам именно трусливый. Но хватит о пустяках, тебе эти сведения не нужны, потому что прежде чем превратиться в дряхлую старуху…

Даже не смысл недосказанного, до которого ей почему-то не хотелось доискиваться, а весьма подозрительный тон заставил ее слегка покраснеть. Надо прощаться, да поскорее, чтобы не испортить воспоминаний.

Воспоминания, которыми ты будешь дорожить больше всего на свете, еще впереди.

Да сомнительно — пока у него наблюдаются поползновения эти воспоминания безнадежно загубить.

— Горон, — с каким-то детским отчаянием прошептала она, потому что в трудные минуты ей всегда помогала способность без околичностей выговорить то, что было на уме. — Горон, ну почему именно сегодня ты не такой, как всегда?

Это хорошо, что ты еще не добавила — именно сегодня, когда я имела глупость подумать, будто могу расстаться с тобой…

Она не успела прикрикнуть на непрошеного советчика — Горон внезапно наклонился над нею, все еще сидящей на траве подле бесчувственного мальчика, и двумя пальцами взял ее за подбородок; чтобы уйти от этого бесцеремонного касания, она медленно поднялась и сделала шаг назад.

— Да, — кивнул он. — Правильно. Не здесь. И не сейчас.

Она покраснела еще больше.

Он повернулся и широкими шагами двинулся к холму, нимало не сомневаясь, что она последует за ним. Она последовала. Через кочки и корневища пришлось перепрыгивать, и ей подумалось, что со стороны она похожа на птенца-подлетка, поспешающего за глухаркой. А ведь раньше он говорил, что терпеть не может, когда кто-то следует за ним по пятам…

Забудь о том, что было раньше. Сегодня — это НАКОНЕЦ-ТО СЕГОДНЯ!

Он начал легко взбираться по пологому ступенчатому склону, по-мальчишески перепрыгивая с уступа на уступ и ни разу не останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Ну да, он ведь из племени номадов, выносливость у него врожденная. Ну, прямо не карабкается, а взлетает… Она пожала плечами, отметая неуместную восторженность своего неслышимого подсказчика, и последовала за Гороном. Ступени холма были покрыты ковровым шелковистым мхом, порой доходящим до лодыжек — он то ли ласкал, то ли препятствовал каждому шагу. Но под ним угадывался тесаный камень. Плоская вершина холма, точно венец сторожевой башни, когда-то была ограждена неумело сложенным парапетом, сейчас уже по большей части обвалившимся. По тому, как уверенно Горон направился к еще уцелевшей угловой кладке и оперся о замшелый камень, чуть запрокинув голову, было ясно, что здесь он не впервые.

— Жди. Сейчас я призову его, — властно, почти по-королевски бросил он через плечо.

Мона Сэниа, только сейчас успевшая добраться до вершины, так и замерла на противоположном конце площадки. Противный холодок забрался под корни волос и теперь поднимался все выше по затылку, точно влажная жабья лапа. Даже не повелительный тон, напомнивший ей голос отца. Нет, другое. В интонациях было что-то донельзя привычное, само собой разумеющееся…

А чего ты испугалась? Да, он говорил о Властелине Ночи. О том, кто всегда был рядом с ним. И сейчас самое время тебе покаяться… если только ты не струсишь.

Между прочим, в победе над чудовищем не раскаиваются — этим, как правило, похваляются. Впрочем, хвастаться победой — удел ничтожества. Так что придется попросить Горона просто не терять времени даром.

— Послушай, Горон!..

Он, не оборачиваясь, вскинул обе руки, словно приказывая ей замолчать. А потом раздался звук.

За какую-то долю секунды до этого у нее успела промелькнуть мысль: а как же он собирается звать своего вечного противника — ну не свистеть же, как коню или собаке?.. но это был не свист — могучий, горловой всхрап: «Гххы — ы-ы-ы!..», уходящий за пределы слышимости вниз, в глубину земли, так что воспринимать его уже можно было только ступнями ног — как дрожь всего холма; светоносная листва, сорвавшись с ветвей, закружила стремительно угасающей метелью, а внешняя чешуя тревожно зазвенела, точно сонмы крошечных крылатых рыцарей смыкали свои щиты. Это был вздох… нет, выдох, но только такой чудовищной мощи, точно вырвался он из недр горы. Или глубины морской.

Но уж никак не человеческой груди.

А потом зыбкая, безветренная темнота затопила все подлесье, и у принцессы мелькнула благостная мысль, что теперь самое время убраться подальше.

Да уж, самое, что ни на есть время — но только если бы она не была принцессой.

Решила бы ты, наконец, в кого тебе сегодня угодно играть — в заблудившуюся девочку или в царственную особу?

Для тех считанных минут, которые требуются для прощания, этот вопрос уже не имел смысла.

— Горон, я хочу…

— Подойди. — Она пошевелила камешек, попавший под сандалию, и осталась на месте. — Иди ко мне!