Дневники Фаулз - Джон Фаулз

Мы разбили лагерь на краю обрыва. Я испытал шок, увидев, как Моник и Клод стоят на холме и разговаривают. Вдруг их силуэты на мгновение сблизились, как будто она подалась вперед и поцеловала его. Но при лунном свете я мог и ошибиться. Я слышал их тихие голоса, потом они скрылись в зарослях. Меня обуяла дикая ревность, и я почти сразу же пошел за ними. Но они как сквозь землю провалились. Я бесцельно бродил вокруг, надеясь увидеть их среди остальных. Все были на месте, кроме этих двоих. Прошло несколько минут, и я увидел Моник, она несла дрова. Я успокоился, но память о пережитом потрясении жила еще долго.

Двенадцатый день. Утренний заплыв, бесконечный широкий пляж, море — все это рождает желание прыгать, скакать, стоять на руках, бегать. Я подбежал к скале и, устроившись под ней, облегчился. Вдалеке рыбаки возились с удочками. Я чувствовал себя бодрым, здоровым; приятно волновала перспектива увидеть Африку. Странно, но в минуты, проведенные на сиденье унитаза или в другом месте с той же целью, нас часто посещают смутные предчувствия — это похоже на приятный отдых перед действием. Хотим мы этого или не хотим, но приходится считаться с нашим животным началом. Прекрасная ежедневная психологическая тренировка.

Едем в Альхесирас — пустыня, солончаки, проливы, каналы, ил, грязь, открытый горизонт. Въезжаем в гористую местность, все выжжено солнцем, оно палит немилосердно.

Гибралтар пробуждает во мне националистические чувства; звучат остроты по поводу «доброй старой Англии»; Жуто запевает «Боже, храни короля», остальные подхватывают. Гигантская серая скала, как каменный корабль, возвышается над Испанией. Но есть перешеек, он, как пуповина, соединяет скалу с полуостровом; географические границы более живучи, чем политические.

Альхесирас, удушающий зной. Нас отвратительно накормили в ресторане для туристов — подали несвежий бифштекс. Скандал с хозяином: я отказался платить, чувствовал себя больным и уязвленным. Ненавижу пограничные города, крупные порты. Мы опаздывали на пароход до Танжера, пришлось бежать по раскаленному причалу, чтобы успеть вовремя. Я почувствовал себя лучше только в открытом море, когда подул ветерок, а мы все дальше удалялись от знойного берега; слева припал к земле Гибралтар, впереди маячили синие африканские горы. Многие — но не я, что меня порадовало, — заболели морской болезнью. Море было почти спокойным. Мы взяли курс на юго-восток, прошли меж гор, разных течений, по волнам с белыми барашками. М. держалась особняком, стояла на палубе в кормовой части и напряженно смотрела на воду. То ли для нее впервые такое зрелище, подумал я, то ли ее попросту тошнит. Впереди среди стремительных потоков, странных водоворотов и перекрестных волн мы видели много дельфинов, один раз перед самым носом парохода резвилось не меньше дюжины; они то погружались в воду, то выпрыгивали у самого борта. Каждый раз при их появлении раздавались возбужденные крики.

Часть группы во главе с Полем хотела поехать в Рабат, а не отдыхать в Танжере. Моник пребывала в нерешительности; я волновался, пытаясь узнать, какое она примет решение. Поль хотел, чтобы я поехал с ними. Но к этому времени я уже понял, что хочу быть там, где М. Мы находились уже недалеко от берега, когда она подошла ко мне и спросила, поеду ли я в Рабат. Сама она решила остаться. Внутренне я ликовал: уезжала вся ее компания, — но радость оказалась преждевременной: выяснилось, что нужны визы, и потому не поехал никто.

Мы приближались к испанскому Марокко, вдали угадывалась извилистая синевато-серая линия гор, тут и там белели деревушки. Дул прохладный солоноватый ветер с Атлантики. Уже вырисовывался Танжер; высокими жилищными массивами он напоминал американские города; заходящее солнце окрашивало его в мягкие роскошные краски. Пристань, арабы, пестрая смесь языков. Тучный человек в красной феске и синем плаще. Кто-то распорядился, чтобы нас отвезли в кемпинг за городом. Был вечер, перед нами сиял город лимузинов и неоновых вывесок. Лагерь разбили посреди песчаной дюны; вокруг ничего — только несколько домиков и магазинов у ближайшей дороги. У робкого любезного араба, хозяина одного из магазинов, мы купили кое-какой еды и устроили пикник в дюнах. После Испании вечер показался холодным; высыпало много звезд. М. не была с нами, но Н. сидела одна; я почувствовал к ней новый интерес. Жуто остался в гостинице, в Танжере. Мы с Н. спустились на берег моря, где уже находился Поль. Втроем мы долго гуляли по ровному пляжу, вдали разноцветными огнями светилась бухта Танжера. Мне хотелось остаться с девушкой наедине, и я совершенно игнорировал Поля. Она шла между нами, мы обменивались разными банальностями. Прежде чем лечь спать, мы совершили поступок, который не мог не повлечь за собой неприятности, — стянули из палатки Лаффона его шляпу. Странное желание досадить ему и разозлить. Потом мы, все трое, заснули на песке. Так близко и одновременно так далеко.

День тринадцатый. Экскурсия по арабскому кварталу Танжера. В западном районе много дорогих магазинов, хромированного и зеркального стекла, офисов, жилых кварталов, роскошных отелей, на улицах ошиваются проститутки всех национальностей и разной сексуальной ориентации. Бедные и богатые, ослы и лимузины. Арабский квартал интереснее — запутанные, труднодоступные улочки, — мир, укрытый за ставнями. Женщины в белых одеяниях сидят на ступеньках, вдоль шатких стен. Оживленная толкотня на базаре. Везде я чувствовал независимый настрой, легкое презрение к туристам. За пределами своего квартала, в европейском окружении арабы держатся по-другому, но у себя или за границей города они полностью лишены чувства неполноценности. Несправедливо ждать от них приниженности, но ее ждут, это британское наследие.

Все утро ни на минуту не выпускал из внимания М., постоянно ходил за ней, отставал, если она оказывалась позади, тайно следил, чувствовал себя несчастным, если ее не было поблизости и я не мог ее видеть и слышать. С этого времени моя жизнь стала не столько отдыхом в Испании, сколько существованием в присутствии Моник или страданием без нее.

Берегом моря вернулись в гостиницу на обед. Я сел рядом с Н., чем явно ее разочаровал. Она все время поглядывала на Жуто, который сидел за другим столиком. После обеда ел мороженое в обществе М., Н., Женевьевы и Жуто. Была некоторая неловкость: я почти в открытую оказывал предпочтение М. Она была очень серьезна и не расположена к веселью. Я тоже чувствовал себя неловко, смущался. Мы присоединились к тем, кто хотел ехать к горе Танжер, неподалеку от города. Н. решила остаться. Так как Жуто еще раньше сказал, что не едет, было ясно, что Н. полностью для меня потеряна. От этого стало грустно и горько, такое настроение усугублялось тем, что к горе я ехал в такси один. Каждая машина вмещает шесть человек, и так сложилось, что именно я оказался лишним. Случайность, но мне показалось, что она отражает мое положение в группе — обособленное; меня не очень-то жалуют, скорее просто терпят. У меня такой характер, что, если я путешествую с друзьями или в группе, личные отношения поглощают меня целиком. Поэтому я предпочитаю путешествовать один, чтобы не увязнуть в эмоциях. Я мог бы бросить группу и уехать, но тогда выглядел бы смешным, продемонстрировав внутреннюю ранимость. Однако, находясь в Танжере, я все время ощущал, что у меня не складываются отношения с остальными членами группы. Я ревновал Н. к Жуто. С Моник чувствовал себя Калибаном рядом с Мирандой. Всякий раз, когда она оказывалась рядом, я считал своим долгом паясничать, озорничать, выкидывать разные штуки — то есть делать то, чего терпеть не мог и делал только ради Моник.