Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин

Не так это просто ударить человека, тем более женщину, тем более Юльку. Рука его рванулась от Юлькиной щеки, сползла на Юлькину грудь, но, ощутив под собой округлую мягкость, снова рванулась, хотя не слишком решительно. Отнять руку не было сил, да и Юлька прижимала ее к груди слишком крепко. Олег, точно ватная кукла, вдруг перестал ощущать себя... все пропало: соображение, тело, Кеша, стоявший неподалеку. Только теплый упругий мячик в ладони, под которым часто-часто тукало сердце. Что-то толкало его, заставляло биться с такою силой, и оно рвалось через грудную клетку, касалось ладони. «А если это из-за меня? Если она меня любит?» – одолевая мертвую, ватную тупость, спохватился Олег, но сам себе не поверил, потому что считал себя человеком мудрым, превосходно разбирающимся в изгибах человеческой психики. По теории игр, которую Олег изучал когда-то, здесь имеются три игрока: сам он, Юлька и Ганин. И если исходить из интересов каждого... Далее он в своих рассуждениях запутался, потому что Юлькино поведение не соответствовало его схеме. Или она так опытна, несмотря на свои двадцать лет, в игре, что до сути не доберешься? Конечно, девочка не без опыта. Вон как на Ганине висела!

Олег выдернул свою руку, отступил и решил сказать ей все, чего она заслуживает. Слов, что ли, накопилось много? Слова в горле застряли; через их толпу пробилось одно:

– Ты... тыыы...

Ничего более не сказав, он повернулся и ушел, сознавая, как смешон и жалок в глазах этой девчонки, которую, кажется, любит. И черт с ней, и пусть... Тут все нелепо: эта, как камень на голову свалившаяся, любовь, сам он и Юлька тоже. Хотя она одна, быть может, как-то проявляет себя по-человечески. Бывают порой такие всплески, что... Но, в общем-то, жизнь кривая, вся из каких-то вывертов состоит. А ведь ее можно и попроще устроить... если отбросить философию, теорию игр и прочую белиберду... Вредит мне начитанность-то! Вон Ганин Фрейда наверняка не изучал, а про гештальт-психологию и не слыхал даже, зато знает, где и что худо лежит. Едва появился, а Юлька уж на шею ему бросается. И правильно: надо не в книжку глядеть, а у жизни учиться...

– И уходи, – неприятным, скрипучим голосом проговорила вслед ему Юлька. – Уходи, рыдать не стану...

А сама упала в снег, зарыдала и плакала, пока Кеша не распечатал бутылку, добытую из рюкзака.

– Грабли, вилы, семь копен, что заробим, то пропьем, – приплясывая около нее, делая ручкой, запел он. – Не наревелась еще? Ну пореви... пореви... пока я в стакан наливаю. Где он, стакан-то? Ага, вот. Вот, в кармашке. Ишь какой ладный! Складной. Хороший человек его придумал. Ну вот, подымайся теперь. За поваров выпьем. И за тебя, значит. Повара – владыки желудков. Все в мире начинается с желудка. А его повара наполняют. Пей, Юля! А я тебе тем временем расскажу, как супы варят.

– Я уме-ею, – Юлька поднялась, высморкалась и приняла стаканчик.

– Кондей, конечно, тоже суп, – деликатно согласился Кеша. Он был джентльменом в душе и не мог себе позволить обидеть женщину, даже если женщина эта чрезмерно преувеличивала, как Юлька, свои способности. – Но кроме кондея есть кое-что еще...

Юлька, решившись, залпом выпила, закашлялась, замахала руками.

– Отррава!

– Ничего, помаленьку приспособишься. На вот, заешь рыбкой. Вторая легче пойдет. Налить?

– Давай!

Вторая и верно пошла легче: тепло и веселье наполнили жилы. Деревья приблизились, ласково помахивали ветками, словно одобряли, что Юлька пьет. У каждого дерева было лицо, свои особенные морщины, свои прически, фигуры. Раньше сосна походила на сосну, лиственница на лиственницу. И никогда ни одно дерево не казалось Юльке таким добрым, как эти, окружившие ее хороводом. Хорошо им, кружатся, веселятся. И Юльке хорошо с ними, весело.

– Хорошо ведь, Кеша?

– Ой, не говори, девка! Шибко хорошо!

– И чего это я, дура, ревела?

– Это не ты ревела, – возразил ей Кеша. Разломив вяленого сырка, поделился с собутыльницей и подвел теоретическую базу под глубокомысленное свое возражение. – У человека клапана есть такие, которые слезы перекрывают. Ну, видать, твои клапана вовремя не сработали.

– Ревут люди... Хха! Очень надо!

– Верно, Юля. Совсем это ни к чему. Петь надо. Не, не, только не бабью. «На диком бреге» знаешь? Ну-ка дерни ее!

И Юлька «дернула», спугнув дремавших сорок. Те взлетели, застрекотали и, устроившись на ветвях, с любопытством уставились на заводных шумливых людей, которые ни днем, ни ночью не знают покоя и будоражат всю планету.

– Поют... неужели им весело? – вслушиваясь в еще не спевшийся дуэт, задумался Мухин. Он, как и все, тяжело переживал неудачу, сочувствовал и тревожился. Енохин улетел, передав ему дела. А дела-то неважнецкие. Как расшевелить рабочих, которым все это надоело? Вот погуляют и начнут разбегаться, и ничем их не удержишь.

– Вчера статья про вас появилась... – не в лад ему отозвался Волков. – «Дорогостоящая авантюра».

Казалось нелепицей, что Гарусово, его Гарусово, снова обречено на безвестность. Волков родился здесь, вырос, окончив институт, вернулся домой и преподавал в школе; рассказывая о