Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1 - Анатолий Гейнцельман

НАВЯЗЧИВЫЕ ДУМЫ

Пространство всюду. Бездна светолет, –Рождающихся среди мрака звезд.Усопших отвратительный скелет –И без конца – космический погост.

Я только пепел гаснущих светилПознал, я, ввергнутый навек в острог.Фантазии мне не хватило крыл,Чтоб отыскать тайник, где скрылся Бог.

НЕБЕСНЫЕ МИНАРЕТЫ

Туда – на облачные минареты,Ушедшие в лазурь небес как перст,В мечтаньях любят улетать поэты:Там купол голубой для них отверст.Что им кровавый социальный гомон?На кладбищах ожесточенный бой?Их меч давно в таком безумьи сломан,Они уверовали в край иной.Мы – мох на плитах гробовых, мы – тинаНа дне морском, и ни к чему возня.Лишь облаков манит еще картина,Да отпрыск новый у гнилого пня.

ВЕЧНОСТЬ ПОЭЗИИ

Ведь те же песни пел Гомер,А звук мелодий вечно нов.Течение веков – примерВсего многообразья слов.

Всё, что исходит изнутри,Навеки сказано векам:Поэзия – как цвет зари,Ее познал уже Адам.

ЦАРСТВО СМЕРТИ

Весь шар земной – сплошное царство Смерти,Где подданные все осуждены.Уж в люльке каждый в траурном конвертеСвой приговор приял у врат тюрьмы.Что в том, что это только вексель белый,Куда любой возможно вставить срок?Что в том, что ты бежишь, как угорелый? –Тебя настигнет и в пустыне рок.Ты – за решеткой в мировом Синг­Синге,И креслице готово для тебя.Будь хоть бойцом кулачным ты на ринге,Тебя настигнет Смерть, в свой рог трубя.И шар земной постигнет та же участь, –Он и теперь уже без головыОрбиты пишет, в бесконечном мучась,И мы на нем – бактерии, увы!

КОСМИЧЕСКИЙ КОРАБЛЬ

Космический корабль наш неустанноНесется по небесному пути,А мы на нем разбойничаем странно,И царства Божьего не в силах обрести.

Нет Кормчего у нашего фрегата:Мы в мятеже убили Божество,И каждого смирившегося братаКазним за творческое естество.

Мы без ветрил и без руля несемсяВкруг Икса непостижного, над НимКак одержимые, глумясь, смеемся,И в небо непонятное глядим.

И наш корабль нам будет мавзолеем,Когда замерзнем мы или сгорим,И нам никто тогда святым елеемНе смажет пяток, как священный Рим.

ВЕСЕННЯЯ ЖУТЬ

Как я устал за тягостную зиму,Повергшую меня на дно тюрьмы.Пора бы навсегда оставить схимуИ жить для посоха и для сумы.

Как хорошо б между полос пшеницыБрести весь день в пыли степных дорогИ петь псалмы, как полевые птицы,И ночью спать, зарывшись в свежий стог.

Не знать – зачем на блещущие главкиДорогой незнакомою идешь,И наводить о праведниках справки,И Христа ради брать у милосердных грош.

Увы, в степи поумирали боги,Вокруг одно свирепое зверье,И старые шагать устали ноги,И под ребром – Лонгиново копье!

КРИК В НОЧИ

Из тьмы веков я с ужасом воззвал:– Явись, Господь, я потерял Твой след.Безбожным кажется мне звездный зал,И наша жизнь, исполненная бед.Мы – камни средь безжизненных камней:Ни деревца, ни изумрудной травки,Повсюду море обгорелых пней,И обесчещенные храмов главки.Без парусов космический корабльНаш пишет в бесконечности орбиты.Не опустить нигде прогнивший трап,И на обрубке мачты мы прибиты.Ни в чайках, ни в резвящихся дельфинах,Ни в гребнях волн Тебя я уж не вижу,Ни в искрящихся золотом вершинах, –И всё творение я ненавижу. –И голос вдруг с упреком прозвучал:«Ведь Бог – Любовь, виденья не нужны,Она – души надежнейший причал.Взгляни в глаза печальные жены!Еще в раю к тебе привел Я Еву,Ее любовь – мой очевидный след.Люби ее и чти, как Приснодеву,И никаких не может быть с ней бед».И я зажег погасшую лампадуИ заглянул в лучистые глаза,И, как с Виргилием, пошел по аду, –И засияла в небе бирюза.

ЧАБРЕЦ

Что ваши школы, что теченья?Они ведь только для овец:Рождаются стихотворенья,Как на поле сухой чабрец.Рождаются, благоухаютДля пчелок Божьих у купели,Потом неслышно засыхаютБез всякой затаенной цели.Чабрец не роза, не фиалка,Благоухает меж ладоней,Ему и умирать не жалко,Как свечке пред святой иконой.Он вырос на сухом обмежке,И мир ему казался раем,Он не участвовал в дележке,Не величался самураем.И всё ж степного ароматаОн не последней был основой,Как росник, как полынь, как мята,Как куст татарника терновый.И я такой же был основойМеж дикарями, как чабрец.Теперь я примирен с Еговой,И близится земной конец.

БЕЛОГОЛОВЕЦ

Я волна над бушующим морем.Со вспененной в борьбе головой,Никаким человеческим горемНе покрыть мой космический вой.Что песчаное мне побережье,Что уступы упорные скал?Родился я от ветра в безбрежьи,И от вечности синей зеркал.Выше всех я вздымаюсь навстречуК улетающим ввысь облакамИ к алмазному звездному вечу,Хоть оно безразлично к волнам.И хотелось бы мне АфродитуНа жемчужнице дивной нести:Кто дороже ее эремитуНа безбрежном лазурном пути?Но встречают меня лишь сиреныРыбохвостые с песней у скал,Наряженные в облако пены,И тритонов манит их кимвал.Я всё выше, всё выше взношуся,Чтоб достать до сверкающих звезд,Но как облако лишь опущуся,Чтоб упасть на пигмеев погост.25 марта 1953

АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАМЕТКА (Из письма к Ринальдо Кюфферле)

Я родился 8­го октября 1879 года в устьях Днестра, в швейцарско­швабской колонии Шабо, вблизи Одессы, и моя жизнь до 25­ти лет протекает на фоне черноморской степи, отражение которой преобладает во всем моем творчестве.

Детство мое не было счастливым: это целый ряд болезней и смертей. Страшный бич того времени, чахотка, постоянно витает над нашим домиком.

К этому времени относится длинный ряд необычайно живых воспоминаний, изображенных мною впоследствии в «Картинках детства». По многим причинам, как все мои произведения, так и эти «Картинки» до сих пор не изданы. «Космические мелодии» являются первой напечатанной антологией моих стихов.

Я рано потерял родителей и со школьной скамьи постоянно находился перед лицом Смерти, спутницы всей моей юности. Родные отправили меня в деревню, где я познакомился с жизнью крестьян и с народной речью. Потом, увлекшись толстовством, я приобрел хутор на Днепре, где старался пустить корни, несмотря на то, что меня тянуло в Грецию и Италию, о которых имел смутное представление по Гёте, Платену и Гёльдерлину.

Жизнь в деревне не помогла моему здоровью.

В начале русско­японской войны я отправился умирать в Италию, сперва в Палермо, потом в Рим, где, несмотря на постоянное лихорадочное состояние, глубоко почувствовал поэзию веков.

Но тоска по родине была еще сильна во мне и я возвратился в Одессу, где пережил революцию 1905­го года и чудовищный погром, который произвел на меня такое ужасное впечатление, что я на Рождестве того же года снова покинул Россию и провел зиму в Сиракузах и Палермо. Здоровье мое всё ухудшалось, и я решился идти пешком в Париж, чтобы либо погибнуть, либо выздороветь. Я выполнил этот безумный замысел раннею весной 1906 года. Напряжение было огромное, я часто не был в состоянии по вечерам доплестись до какой­либо деревушки и спал где придется, зарывшись в сено или листья. Но чем дальше, тем я становился бодрее. Поздней осенью я добрался до Парижа почти исцелившимся и ушел в столичную жизнь с головой. Меня тогда еще интересовала русская партийная жизнь, и я познакомился с «потемкинцами» и со многими будущими «героями» революции 1918 года.