Пульс России. Переломные моменты истории страны глазами кремлевского врача - Александр Мясников

В Нью-Йорке мы посетили Ирвинга Райта, крупнейшего специалиста по инфарктам миокарда, лечению антикоагулянтами и т. д. Он был в Москве на 14-м съезде терапевтов и, как и другие иностранные гости, сделался почетным членом нашего общества — диплом о чем красуется на стене его офиса в рамке. Человек необычайно любезный, он устроил в нашу честь торжественный обед, одарил нас своими книгами и т. д. и т. п. Е. И. Чазов потом несколько раз посещал его клинику и лаборатории.

По плану мы должны были еще посетить Нью-Орлеан, но денег на проезд на обоих у нас уже не было. Поэтому было решено, что я поеду один (профессор Берч, который ждал нас в Нью-Орлеане, звонил по телефону, и не поехать было уже неловко). Итак, я сел в самолет один и полетел за 2 тысячи километров в Нью-Орлеан. Меня, конечно, встречали — Берч в компании с одним русским инженером, его хорошим знакомым и вместе с тем как бы переводчиком. Номер в отеле был оплачен Университетом Тулана, почетным гостем которого я считался.

Милейший Берч здесь — главная фигура среди клиницистов, у него не клиника, а целый обширный институт, который занимается проблемами кардиологии, в том числе функциональным исследованием сердца, влиянием на сердечно-сосудистую систему жаркого климата (для чего создана специальная термическая камера) и другими. Весьма заинтересовало меня, что в составе лабораторий у Берча оказалась лаборатория «высшей нервной деятельности» по Павлову — с отличной камерой для изучения условных рефлексов, в которой можно было проводить наблюдения не только над животными, но и над людьми; работу эту возглавляет сотрудник, работавший раньше в Ленинграде, чех по национальности, получивший командировку к Берчу на два года по ВОЗ.

Берч имеет простецкий вид, но это эрудированный, энергичный ученый; он является и редактором старейшего в мире журнала по кардиологии «American Heart Journal». Дома у него я видел сувениры, вывезенные Берчем из Африки, — большие барабаны (на которых можно сидеть), какие-то стулья черного дерева из Конго, музыкальные инструменты племени банту и т. д. «Самая интересная страна современного мира — это Африка», — говорил Берч, рассказывая о своем участии в охоте на львов и крокодилов (если это были не сказки барона Мюнхгаузена). Притом он описывал тропические леса, озеро Виктория-Пьяссо. «У вас в России мне понравился Кремль и Самарканд. Ну еще Сочи — гораздо красивее, чем наша душная и низменная Флорида».

Нью-Орлеан во многом французский город: мы побывали в старых кварталах с множеством кабаре, в которых виднелись через раскрытые двери голые подавальщицы и танцовщицы, зашли в павильончик, известный своим отличным джазом (большая толпа стояла со счастливыми лицами и в такт двигала руками и ногами, даже как бы вся дрожала, и, признаться, я сам стал невольно поддаваться захватывающим ритмам и дрожать!). Днем мы объездили улицы с блестящими виллами. На набережной мы любовались грандиозными и вместе с тем легкими мостами через Миссисипи.

Вернулся я в Нью-Йорк как домой — и через день отправился действительно домой, в Москву.

Среди немного неприятных ощущений этой поездки отмечу одно: читал я подробный материал об убийстве президента Кеннеди, и было досадно узнать, что Ли Освальд, предполагаемый убийца, жил в Советском Союзе три года, был женат на русской, был коммунистом, что в его квартире висят портреты Маркса, Энгельса и Ленина, что его библиотека полна книг по марксизму-ленинизму. Это официальные материалы, и в ответ на них не было сделано каких-либо опровержений за исключением того, что к моменту данного события Ли Освальд не состоял в рядах партии.

Последние 10–12 лет жизни (я имею в виду к данному моменту, а сколько придется еще жить, мне неведомо) я то куда-нибудь еду, то откуда-нибудь приезжаю. Но, конечно, большую часть времени я все же в Москве, дома. Мое детище — Институт терапии — переехало в новое большое здание, в котором много больных, много врачей, много лабораторий. Много ли полезной науки дает он, не мне судить. Все же с годами он окреп, это теперь уже признанный центр кардиологии в Союзе — не только формально, но и фактически.

Институт стал известным и в зарубежных странах, чему отчасти мы обязаны визитерам: изо дня в день у нас — иностранные посетители, которых мы водим то туда, то сюда; как Академия, так и Минздрав сплавляют к нам, естественно, всех гостей по нашей специальности, — понятно, что, возвращаясь домой, они рассказывают об институте и обо мне, его руководителе.

Я вошел в состав редколлегий международных кардиологических журналов (два американских журнала — «Am. Heart J.» и «Am. Journal of Cardiology»; одного издающегося в Амстердаме — «J. of Atherosclerosis», одного в Италии — «Molatti Cardio-vascolatia», одного в Париже — «Actualit angio-cardiologie», одного в Праге — «Cor et Vasa»), я почетный член ряда международных обществ и академий (последний раз стал почетным членом французского общества кардиологов, что, признаться, мне особенно лестно) и т. д.

На базе Института терапии открыт международный центр по борьбе с атеросклерозом (один из центров этой системы по ВОЗ). Я и А. М. Вихерт часто фигурируем как эксперты ВОЗ и ездим в Женеву.

Наш институт устраивает ежегодные сессии, которые превратились во всесоюзные конференции или съезды; к нам приезжают все видные терапевты (с кардиологическим уклоном) из периферийных вузов, из далеких областей, даже из Владивостока, с Сахалина, не говоря уже о Среднеазиатских, Закавказских и Прибалтийских республиках.

Мы выпускаем брошюры, в том числе и популярные (например, мои «Сто вопросов и ответов» переиздавались уже три раза огромным тиражом), методические указания и т. п. По моей инициативе создан в Советском Союзе журнал «Кардиология», правда, 6 номеров в год (притом тощих), но лиха беда начало.

Сейчас мне 65 лет, я подготовил больше сотни кандидатов наук, около 20 докторов медицинских наук, ряд моих учеников занимают кафедры в Ленинграде и на периферии. Два моих бывших ученика являются членами-корреспондентами Академии, я выпустил в свет около 150 научных печатных работ, 2 общепринятых учебника, 7 монографий (из которых одна была четыре раза переиздана, две — переведены на немецкий и китайский языки, а одна — на английский).

Я не заслуженный деятель науки РСФСР, это звание, на получение которого меня неоднократно выдвигал I МОЛМИ, не получало поддержку со стороны руководства Минздрава! И т. д. Особенно неприятны для моего самолюбия были повторные провалы с Ленинскими премиями. Ну за книгу «Гипертоническая болезнь» премию можно было не присваивать, так как за несколько лет до этого присудили — посмертно — премию Г. Ф. Лангу за книгу того же названия. Но — «Атеросклероз»! Вся медицинская терапевтическая общественность горячо поддержала выдвижение этой книги на получение премии — многие десятки протоколов и резолюций об этом были присланы в комитет, были постановления ряда институтов, Академии. Мне лестно было читать замечательные отзывы об этой книге в печати, присуждение премии, казалось, предрешалось почти единодушным голосованием в медицинской секции. И вдруг провал, не хватало трех голосов (из 80). Провал был вызван: а) походом против книги, то есть против меня, хирурга Бакулева, бывшего президента Академии — по личным мещанским мотивам; б) отрицательным отзывом одной сотрудницы Н. Н. Аничкова — Волковой (а сам Н. Н. Аничков дал более или менее положительный отзыв); в) выступлением химика с армянской фамилией, академика, кажется, его фамилия Клуянц, заявившего, что все равно кругом мрут от атеросклероза — за что же давать премию? Это заявление вызвало живую реакцию ихтиозавров (членов комитета). В дальнейшем для моего утешения Академия дала мне за эту книгу премию имени Боткина, и на том спасибо.