Пульс России. Переломные моменты истории страны глазами кремлевского врача - Александр Мясников

Потом мы помчались по испанскому плоскогорью, обсаженному оливковыми деревьями или виноградниками, а по временам желто-серому, выжженному, с приютившимися кое-где селениями, бедными, грязными, немного напоминавшими наши среднеазиатские. В городке Херес мы выпили отличного вина.

В Севилье нас поселили в роскошной гостинице, недалеко от той табачной фабрики, где, по преданию, работала Кармен. Этих черноглазых Кармен здесь много; мы даже посмотрели, как они выходят из фабричной двери по окончании рабочей смены. Особенно красивы здесь дома с элегантными старинными балконами, со свисающими сквозь их решетки («чугунные перила») розами. В великолепном кафедральном соборе мы любовались цветными витражами окон — видели и гробницу Колумба. У моста через Гвадалквивир, оказавшийся небольшой мутной и отнюдь не поэтичной речонкой, мы видели башню, в которой будто бы было сложено золото, которое привез Колумб из открытой им Америки — в дар королеве Изабелле. Я, конечно, помчался и в музей, заполненный картинами Мурильо; мне больше понравились эффектные святые Матильды и т. п., написанные Зурбараном (кажется, что это дамы общества, прибывшие с веселого бала в богатых нарядах).

Роскошны покои Алказара, с восточными аркадами и орнаментом и внутренними райскими садами (оттуда сады Черномора в опере «Руслан и Людмила»).

После Севильи мы проехали через Кадикс, о скалы которого уже плещут волны Атлантического океана, потом по его берегу в обратную сторону, то есть на восток, мимо Гибралтара. Мы видели берега Африки. Сам полуостров, врезавшийся в пролив, с английской крепостью на огромной скале, остался справа — мы проскочили мимо пограничного поста. Далее мы стали взбираться вверх, опять на плато, путешествие было довольно длительным, свернули на север, потом на восток, увидели цепь снегов Сьерра-Невада и, спустившись в цветущую долину, очутились в поэтической Гренаде. Если в Севилье прекрасен мавританский Алказар, то в Гренаде изумительная Альгамбра перенесла нас в сказочный мир, о котором образы у нас сложились в детстве и тлели в душе, как что-то фантастическое. Гренада — столица последнего халифата арабов на Пиренейском полуострове (завоеван испанцами в 1432 году), здесь в знойные дни лета сотни рабов тащили лед с гор Сьерра-Невада для охлаждения яств и вин на пир повелителя; в мраморных бассейнах купались его наложницы. Отсюда мы опять спустились в Малагу, порт на Средиземном море (в котором я выкупался) — красивый южный город на скале горы в субтропических садах — и, наконец, возвратились в Мадрид, откуда через Париж приехали в Москву, домой.

Испанская культура и сами испанцы предстали мне в новом виде во время поездки в Южную Америку. В ноябре 1959 года мы отправились туда как представители Общества «СССР — страны Латинской Америки» (коего я состою вице-президентом). Мы — это я, «глава делегации», поэт Семен Кирсанов (друг и последователь Маяковского), депутат Верховного Совета Армянской ССР Григорян (она) и наш секретарь, сотрудник Дома дружбы, хорошо владеющий испанским языком (окончил соответствующее отделение института иностранных языков), интеллигентный молодой человек.

Перелет Париж — Рио-де-Жанейро на Air France был впечатляющим — так далеко, лазурное море, желтые пески Сахары, белые домики Дакара, в его аэропорту исполинские негры — сенегальцы в белых покрывалах и гибкие чернокожие девы с резкими чертами лица, далее — бесконечный океан, пустота. Мы висим над ним, сидим, ходим, болтаем (с нами оказалась еще группа советских артистов и писателей). Наконец берега Америки и сразу — пышный Рио, со сверкающей изрезанной бухтой, горой, увенчанной громадным крестом, а внизу нагромождением зданий, улиц, площадей. Жарища.

Далее Сан-Пауло. Нашу армянку встречает армянская колония. Киоск с цветами — там две дамы: слышна русская речь, обращаются к нам на родном языке. «И мы русские». — «Как попали?» — «А все ваша любезная революция, вот теперь продаем цветы, а раньше у нас были свои усадьбы». Сан-Пауло — город рабочий, заводы и их труды, небоскребы.

Наконец, среди низменности Ла-Плато возвышается небольшая пологая гора, у подножия которой лежит Монтевидео (название, создавшееся, по преданию, в связи с восхищением одного моряка — «я вижу гору» — Monte Video). Нас встречают уругвайские друзья (здесь демократический режим, все партии легальны). Коммунисты имеют свои газеты, клубы и т. д. Они оплачивают наши номера, обеды и т. п. У них немало денег, так как некоторые прогрессивные буржуа их почему-то поддерживают. Так, нас возил на своей фешенебельной машине совладелец фирмы «Пепси-кола»; он бывал в Москве, он неоднократно читал публичные лекции в Монтевидео о своей поездке в Советскую Россию, он сказал нам: «Я готов пожертвовать всеми своими капиталами за «спасение своей души» — не в религиозном смысле, конечно, а в смысле служению правильной идее». В его вилле мы видели весьма левую библиотеку и испанско-русский словарь. Кстати, общество Уругвай — СССР здесь открыло курсы русского языка, на которых занимаются тысячи молодежи; они имеют различные помещения для собраний, читален, продажи вещей из России, выставки и т. д.

Наступили дни Октябрьской годовщины. По сему случаю в одном из помещений города был многолюдный митинг, выступали члены общества Уругвай — СССР, а также и я (наша делегация была послана к этой дате).

После речей показали кино, последнюю часть «Тихого Дона». Мне показалось, что некстати: во-первых, одна из героинь заболела сифилисом, другая — утопилась на ваших глазах (сделано, правда, ловко), во-вторых, сам герой — ни вашим, ни нашим, его психология непонятна даже нам, как он может быть интерпретирован чужеземцами, неясно, в-третьих, какое все это имеет отношение к Октябрьскому празднику? (Дали бы «Ленин в Октябре» или «Человек с ружьем»!) Мне сказали: «Тех фильмов не было, и вообще плохо нам помогаете».

В тот же день вечером мы отправились на вечер — в честь праздника — в Русский клуб. В Уругвае много выходцев из старой России — молокан, духоборов; позже мы посетили одно село, где они живут. Совсем Россия: поддевки, сапоги, избы, самогон, деревенский — рязанский или тамбовский — говор. Молодежь, впрочем, — уже уругвайцы, они женились на местных испанцах или испанках и почти уже не знают русских слов.

На следующий же день пришлось поехать на аналогичный митинг в клуб одной из еврейских общин (тут их две: одна — левых, другая — правых убеждений). Мне предложили выступить о Москве и т. п. Слушали с большим вниманием (они понимают по-русски). После доклада пришли записки: «Есть ли антисемитизм в Москве?» Я решил, что надо действовать не общими фразами, а примерами. «Могу вам привести в связи с этим вопросом два примера, близкие мне и потому абсолютно достоверные. Я — председатель Всероссийского общества терапевтов, а мой заместитель — профессор Мирон Семенович Вовси (бурные аплодисменты). Я заведую кафедрой терапии пятого курса медицинского факультета в Москве, а мой заместитель — профессор Борис Борисович Коган (бурные аплодисменты). Продолжать или ясно?» — «Ясно, ясно», — раздавались возгласы.