Всадники - Жозеф Кессель

— Кричи, кричи… — прошептал Урос, впиваясь ей зубами в плечо, — это только начало.

Руки, зубы, все свое тело он превратил в орудие пытки, которым он наконец-то, наконец-то мог удовлетворить свою запретную, скрытую страсть и желание. Серех кричала не переставая. И с каждым ее криком обжигающий огонь проходил сквозь каждую пору его тела, и он находил все новые пытки для ее исцарапанной кожи, новые жестокие забавы… Урос открыл глаза. Одних только криков ему было уже недостаточно. Нет, он хотел ее видеть всю: ее перекошенный от боли рот, ее извивающееся тело. Он склонился к ней совсем близко и от того, что увидел, чуть не сошел с ума: лицо Серех светилось, сияло преображенное сильнейшим, вожделенным экстазом. И, наконец, он сам узнал этот отрешенный, жалобный стон — тот самый, что он подслушал лежа в бреду у костра, возле палатки маленькой кочевницы, — но в этот раз в сотни раз более страстный.

Гнев Уроса не поддавался описанию. Еще никто и никогда не смел его так жестоко осмеять, обмануть и унизить. Ее страстные стоны он, в своем заблуждении, принял за крики боли, думал, что позорит девушку, а на самом деле лишь возбуждал эту бесстыжую стерву.

И он принялся снова искать на ее теле нетронутые места, чтобы наконец-то превратить ее удовольствие в жестокую боль, и нашел на ее спине недавно зарубцевавшиеся раны, оставленные плеткой в руках Хаджатала. Ногтями он расцарапал их и они закровили. Серех выгнулась от боли, но ее крики донесли до его сознания, что и эта боль, лишь подстегнула ее удовольствие и подняла его на нечеловеческую высоту.

И Урос, все еще не понимая, что он и она, так тесно связанные между собой, принадлежат к противоположным, но дополняющим друг друга знакам, — лишь удвоил свою жестокость.

Но новые пытки, которые он изобретал, лишь порождали новое желание и подстегивали наслаждение.

«Она мстит мне за все свои поражения, — с отчаяньем решил Урос, теряя голову от страсти и гнева. — Решила победить меня хоть здесь. Проклятая девка! Нет, я ее все-таки убью!»

Единственным способом украсть у Серех эту победу — была смерть. И пальцы Уроса уже обхватили ее тонкую шею. Но в эту секунду жгучая, опаляющая волна прошла по его телу и унесла все его мысли. Расслабленный, он откинулся на постель и не мог произнести ни слова. Возле себя он слышал равномерное, удовлетворенное дыхание Серех. Он протянул руку к ее лицу, но в последний момент отдернул ее и срывающимся голосом прошептал:

— Уходи… уходи скорее!

Серех послушно выскользнула из юрты. На пороге она еще раз обернулась назад, и Урос посмотрел на нее из-под полуприкрытых век. Она улыбалась.

Месть Дьявольского жеребца

Старый конюх по-прежнему сидел возле дувала, когда Серех прошла мимо него. Он поднял голову, посмотрел ей вслед и принялся снова напевать какую-то мелодию.

Из тени большого дерева позади юрты, вышел Мокки. Он наконец-то помылся. Но его лицо все еще хранило отпечаток усталости и переживаний. Он встал у Серех на пути.

— Что тебе нужно? — спросила она его.

Похоже, что Мокки не понял ее вопроса. Он тупо пялился на царапины и багровые синяки оставленные зубами и руками Уроса на коже Серех, на ее лице и губах.

— Это был Урос, — сказала кочевница и горделиво вздернула голову.

— Я знаю, — ответил Мокки. — Я слышал…

— Чего же ты от меня хочешь? — повторила Серех

— Хочу уйти вместе с тобой, — ответил Мокки, глядя на нее исподлобья.

Серех решила просто пройти мимо него, ничего не говоря. Мокки схватил ее за край рукава, но тот порвался под его пальцами. Он вновь загородил ей дорогу и начал просить:

— Послушай меня, именем пророка. Я буду работать… и теперь у нас есть Джехол. Мы можем делать с ним все, что ты сочтешь нужным.

Серех ничего на это не ответила. Но у Мокки появилась маленькая надежда. Серех потерла пальцами лоб, как бы раздумывая, и ее лицо преобразилось, измененное вдохновенной алчностью.

«Я заставлю его продать коня, возьму все деньги и исчезну в ту же ночь», — решила кочевница.

Мокки боялся пошевелиться. Ему казалось, что сердце выпрыгнет из груди.

В наступившей тишине до них двоих донеслись слова той песни, что тихонько напевал конюх у глиняной стены.

Только лишь тени скал миновав,Вынес он мудрый свой приговор,Пусть Аллах защищает тебяУрос, лучший из всех чавандоз.

Серех решительно подняла голову. Ее лоб вновь был чист и безмятежен.

Старик конюх замолчал.

— Ты возьмешь меня с собой? — опять спросил ее Мокки, и в голосе у него зазвучало отчаянье.

— Прости, но я не могу, — ответила Серех мягко.

Это больше не была прежняя Серех, маленькая и коварная кочевница, склонная к воровству. Теперь она сама себе казалось совершенно другим человеком, уверенной, гордой, преображенной женщиной. Той, которая делила постель с героем, о котором слагают баллады, человеком, который уже стал легендой.

«Кто знает, может быть я рожу от него ребенка? — радостно екнуло сердце Серех и она дотронулась рукой до живота. — Обязательно рожу! Как может теперь такая женщина как я, жить рядом с каким-то отрепьем или опозорившим себя бродягой? Кто знает, что будет дальше? Если я разочарую его, он никогда не простит меня больше и уж тогда я, без сомнения, вернусь ко всем ужасам прошлого».

Мокки не мог понять, что за странная сила так изменила ее. Да и сама она этого не знала. Но когда он взглянул в ее чистое и гладкое лицо, у него задрожали колени, и он сам отошел в сторону. Серех прошла мимо него неторопливым шагом и, наконец, скрылась за кустами и деревьями окрашенными во все цвета осени.

А Мокки побрел в противоположную сторону. Просто так. Без всякой цели.

Урос приподнялся на постели. Эта тихая мелодия, что доносится откуда-то снаружи юрты — разве он не знает ее? В таком ритме поют баллады о героях степи, прославляя подвиги великих и их приключения. Но как туда попало его имя? Он прислушался.

Над степями, горами, озерамиПолетит твоя слава, о Урос,Самый храбрый из всех чавандоз,Полетит, как на крыльях у ветра,О герое, что не отступает,Даже если опасностей тыщиНа пути вдруг встают перед ним.

Певец замолчал, вероятно, сочиняя следующий куплет. Теперь эта песнь очень скоро разойдется по свету. Рассказчики историй и путешествующие поэты понесут ее от базара к базару, от чайханы к чайхане, и совсем скоро эти строчки будут напевать всадники во всех трех провинциях, и вожди, ведущие свои караваны на юг.