Повседневная жизнь Москвы в XIX веке - Вера Бокова

В начале века университет предоставлял казеннокоштным студентам, помимо бесплатного обучения, практически только крышу над головой и денежное пособие (жалованье) в размере 200 рублей в год, из которых студент обязан был платить за питание и отопление (на это уходило до половины суммы), а также приобретать все необходимое для жизни и учебы. Его помещали в общем дортуаре (то есть спальне) «казенных нумеров», где казенными были только кровать и одеяло. Все остальное — постель, белье, обувь и даже столики и комоды студенты покупали сами, так же как учебники, бумагу, перья, свечи и прочее тому подобное. Известный врач Н. И. Пирогов вспоминал, как выглядел один из таких казенных номеров в начале 1820-х годов: «Большая комната, уставленная по стенам кроватями со столиками; на каждом столике наложены кучки зеленых, желтых, красных, синих книг и пачки тетрадей»[370]. При номере полагался служитель, обычно из отставных солдат. Помимо уборки в его обязанность входили мелкие услуги обитателям номера: он должен был ходить в город по их поручениям и подавать, когда спрашивали, самовар. В дни, когда кому-нибудь присылали деньги из дома, студенты гоняли служивого в ближайшую лавку за водкой и закуской, в этом случае кое-что перепадало и ему самому. За небольшую плату служители чистили студентам одежду и обувь, а их жены принимали в стирку белье —2 копейки рубашка, 1 копейка полотенце и т. д.

После 1826 года жалованье было отменено и введено полное обеспечение казенных студентов, а их содержание увеличено до 350 рублей в год. В это же время студенческие помещения были основательно перепланированы.

Находились «казенные нумера» в старом здании университета на самом верхнем этаже. В правом крыле, если смотреть с Моховой, размещались дортуары, обставленные только кроватями и «табуретами» (так назывались тумбочки, на которых можно было и сидеть), а остальную часть этажа занимали своеобразные комнаты дневного пребывания, где на каждого казеннокоштного имелись конторки для занятий, а вдоль глухой стены стояли длинные, метра четыре в длину, жесткие диваны. Над ними висели зеркала, в которые студенты почти никогда не смотрелись. На этом же этаже были и прочие, относящиеся к общежитию помещения — умывальная, библиотека и карцер. Вдоль всего этажа шел длинный коридор, по обе стороны которого и находились комнаты. В каждом «нумере» помещалось человек по десять. В нижнем этаже правого крыла была столовая для казенных студентов (там и сейчас студенческая столовая).

В семь часов поутру студенты отправлялись в умывальную, которая находилась в углу здания, между передним фасадом и правым крылом. Здесь вдоль стен имелись одежные шкафчики, а в центре над двумя громадными лоханями были укреплены жестяные рукомойники, самой простой, «дачной» конструкции, с подвижным стержнем, каждый на десять «кранов». Здесь же присланные из цирюльни ученики оттачивали свое брадобрейное искусство на тех казеннокоштных, кто уже мог похвастаться усами и бородой. При этом неизменно проливалась кровь и порезанный бреемый вопил и нередко залеплял неумелому цирюльнику оплеуху.

В восемь утра все спускались в столовую и пили чай с булками. В девять отправлялись на лекции и сидели там до двух часов. В половине третьего был обед: щи, лапша или рассольник и каша с мясной или овощной подливкой, а по праздникам пироги, жареная телятина и сладкое; в восемь часов ужин — снова булки с чаем или молоком, в одиннадцать — отбой. В пост студентов кормили овощами; на Масленицу пекли блины. В промежутке между обедом и отбоем были самостоятельные занятия и свободное время, причем для того, чтобы отлучиться надолго из университета, к примеру, посетить родных или знакомых, следовало получить увольнительную у инспектора с точным указанием места, куда намерен отправиться.

Казеннокоштные подчинялись строгой дисциплине и нарушение ее было чревато не только лишением казенной стипендии, но и карцером, или даже отдачей в солдаты, что широко практиковалось в эпоху Николая I. Впрочем, для последней кары следовало и провиниться очень уж серьезно.

«Живя в своих номерах, — вспоминал филолог Ф. И. Буслаев, — мы были во всем обеспечены и, не заботясь ни о чем, без копейки в кармане, учились, читали и веселились вдоволь. Нашему довольству завидовали многие из своекоштных. Все было казенное, начиная от одежды и книг, рекомендованных профессорами для лекций, и до сальных свечей, писчей бумаги, карандашей, чернил и перьев с перочинным ножиком. Тогда еще перья были гусиные и надо было их чинить. Без нашего ведома нам менялось белье, чистилось платье и сапоги, пришивалась недостающая пуговица на вицмундире»[371]. В дальнейшем, кончив курс, казеннокоштный воспитанник обязан был поступать на службу, так сказать, по распределению (хотя самого этого выражения еще не существовало) и служить шесть лет в назначенном месте, обычно очень отдаленном, отрабатывая затраченные на него казной средства.

Естественно, что обстановка в номерах была такой же, как и во всяком общежитии, — здесь было хоть и весело, но постоянно накурено и очень шумно: хохот, крики, брань, звуки шагов, хлопанье дверей, дудение на какой-нибудь флейте или бренчание на гитаре, пение, рассказы взахлеб, даже громогласное чтение стихов, — и посреди всего этого несколько мучеников, затыкая уши, пытались читать или заниматься. Тот же Буслаев замечал, что выработанная в студенческие годы привычка заниматься при шуме не оставила его до конца жизни, что иногда потом бывало и полезно. Когда шум очень уж доставал, а погода позволяла, студиозусы отправлялись заниматься в университетский сад.

Самый неудобный из «нумеров», под номером 14 (он был проходной, находился у лестницы и имел странную треугольную форму), время от времени, с разрешения университетского инспектора, занимали беднейшие из своекоштных студентов, которым, по мизерности их доходов, почти невозможно было найти в городе наемную квартиру. За приют и обед они должны были платить по 12 рублей с человека, но и эти деньги изыскать им зачастую было невозможно. «Все жила голь перекатная! — вспоминал один из жильцов четырнадцатого номера Н. Н. Мурзакевич. — Ветхая летняя шинель моя служила и для прочих моих сожителей. Холод в номере бывал зимою такой, что на столах вода замерзала; а продрогши ночь или вечер, с трудом могли набрать втроем и вчетвером 10 копеек серебром <на чаепитие в трактире>»[372].

В 1860-х годах университетский устав изменился и система казеннокоштных воспитанников была отменена, а их «нумера» ликвидированы. Хотя в это же время получили большое распространение частные и государственные стипендии, но вносились они исключительно на учебу, никаких денег на руки студентам не выдавалось, и проблему жилья и самообеспечения им с тех пор довольно долгий период приходилось решать самостоятельно.

Со сходными проблемами сталкивались и в более раннее время те из своекоштных студентов, которые приезжали в Москву из провинции. В первой трети века, пока студентов в университете училось не очень много, нередко сами преподаватели держали для них что-то вроде «комнат с мебелью» и даже со столом и одновременно присматривали за своими жильцами в учебных занятиях. (В этом качестве особенно известен был «пансион» М. П. Погодина, у которого, между прочим, в начале своей университетской жизни квартировал поэт А. А. Фет.)

По мере того как число студентов возрастало, потребность в наемном жилье росла, а квартирный «бизнес» профессоров все менее одобрялся университетским начальством. Поскольку слишком удаляться от университета школярам не хотелось, а средств больших у них не было, искались квартиры подешевле и не слишком далеко от Моховой. Такие находились на Ленивке, кое-где по арбатским переулкам, но особенно часто в районе между Никитской и Тверской. Именно здесь постепенно и сложился собственный московский «Латинский квартал», занимавший обширную территорию вокруг Малой и Большой Бронных с Патриаршими прудами, Козихой и Палашевским переулком. Всю эту местность для краткости именовали «Козихой».

Здесь стояли по преимуществу небольшие и неказистые деревянные домики, в которых селилась тоже неказистая публика — мастеровые, мелкие торговцы, «девицы, живущие от себя». Здешние квартиры, а чаще комнаты «от жильцов», были обычно очень плохи: нередко проходные или расположенные в самых неудобных местах (рядом с уборной, с окнами на помойку), темные, сырые и холодные, обставленные мебельной рухлядью и удручающие разного рода бытовыми шумами — грохотом и скрежетом из мастерских, младенческими воплями, семейной перебранкой и т. п., но небогатому студенту редко приходилось привередничать. Комнаты снимали в складчину; жили по нескольку человек — по двое, по четверо. Соответственно, обстановка состояла в койках, столе, полке с книгами и часто продранном диване с торчащими пружинами, на котором устраивался на ночлег кто-нибудь из пока бездомных товарищей. Под койки задвигались сундучки или корзины с личным имуществом студентов. Имущества было мало. Случалось, что на четверых квартирантов приходилось две пары сапог, так что ходить на лекции и по делам приходилось по очереди.