Повседневная жизнь Москвы в XIX веке - Вера Бокова

Жили студенты-петровцы тут же, рядом с академией, снимая в окрестностях маленькие дачи или находя жилье в так называемых Выселках — небольшой слободке за прудом и плотиной.

Пока местные жители — огородники и фабричные — не привыкли к присутствию студентов, между ними существовала постоянная вражда, нередко разрешавшаяся многолюдными драками. С течением времени вражда поутихла, но «героические предания» о былых побоищах вошли в студенческие анналы и неизменно сообщались всякому первокурснику академии.

В Москву петровцы выбирались не часто: дорога до города была длинной и небезопасной — через еловый и сосновый лес, по шоссе, мимо дач, через пустыри, на которых «пошаливали», а о том, чтобы не идти пешком, а доехать на извозчике, большинство петровцев и мечтать не смели. Но и они ходили и в театр, и просто так, погулять, поэтому являлись полноценной частью московского студенчества. Впрочем, в Москве петровцев недолюбливали, как пришлецов, а с университетскими у них вообще был постоянный и непреодолимый антагонизм.

В конце столетия парк Петровской академии, в то время полностью открытый для публики, стал превращаться в популярное место прогулок «Оно поспорит с Нескучным своей красивостью, просторами, чудесными липовыми аллеями, обширным прудом, почти озером, — писал П. Д. Боборыкин. — Публика, собирающаяся по вечерам, всего больше в воскресенье, какой бы ни был ее наплыв, все-таки не лишает этого прекрасного парка тишины для ищущих уединения. Прогулка пешком из Петровского парка в Академический, все время лесом, сама по себе предмет удовольствия для городского жителя. В будни в тихое после обеда время или в лунные ночи парк Петровского-Разумовского — чудесное место. И вся жизнь кругом: студенты Академии, катанье на лодках, часто пение хором, молодой смех, живые разговоры в тени развесистых лип»…[376]

Уже в 1870-х годах некоторые из сочувствующих малоимущим студентам московских благотворителей снова стали открывать для них общежития.

Так, в середине 1870-х годов на Большой Дмитровке братьями-купцами Н. И. и М. И. Ляпиными было открыто бесплатное благотворительное общежитие для студентов университета и Училища живописи, ваяния и зодчества (в конце века сюда стали принимать и учащихся остальных московских вузов). После кончины основателей «Ляпинка», как ее называли, содержалась на оставленный ими капитал. Сюда принимали всех желающих, но среди студенчества как-то сразу стало считаться, что «Ляпинка» — самый последний выход, когда уже ничего другого не остается, и попасть сюда — значит, окончательно опуститься на дно, откуда очень трудно потом выбраться.

В двух корпусах «Ляпинки» находилось 34 «номера», рассчитанных примерно на 120 человек Три этажа, соединенные железной лестницей, были прорезаны узкими длинными коридорами. Левая сторона коридора была капитальной, с редко поставленными окнами, а справа были отгорожены собственно общежитские помещения. Каждые три номера были разделены капитальными стенами, а между собой и от коридора они разгораживались легкими деревянными перегородками, не доходящими до потолка и с решеткой наверху. Соответственно, слышимость к «номерах» была превосходная. В конце коридора имелся закуток с двумя кранами и уборной за перегородкой.

«Номер» был рассчитан в среднем на четыре человека. Никаких роскошеств не предусматривалось: жидкие тюфяки, грубое толстое белье на койках, табуретки вместо стульев, жестяная лампочка под потолком, стены, выкрашенные темно-коричневой краской. Убираться, как предполагалось, должны были сами студенты, но никто из них этого не делал, поэтому полы вечно были завалены мусором, а койки и столы разным хламом. Раз в месяц немногочисленная прислуга переменяла постельное белье и мыла полы в коридорах.

Во флигеле во дворе находилась столовая — деревянные столы без скатертей, лавки, окошко раздачи, буфет. Бесплатно выдавался только кипяток За две копейки можно было получить крошечный фунтик из грязной газеты с чайной заваркой и три куска сахару Обед из двух блюд стоил 15 копеек На них полагалась миска очень горячих щей с мясом и одна сосиска с гречневой кашей, воняющей скверным салом.

Кроме вконец отчаявшихся, почти потерявших надежду на заработок студентов-бедняков, оказавшихся временно исключенными из университета за невнесение платы за учение, в «Ляпинке» оседали вечные студенты (которые из-за нехватки денег постоянно откладывали сдачу экзаменов и могли продолжать числиться в университете до тридцати-сорокалетнего возраста), алкоголики (среди студентов их встречалось не так уж мало), а также окончившие курс, но так и не приискавшие места работы. Из последних иногда образовывались «вечные ляпинцы», которые навсегда оставались жить в общежитии, кормясь случайными заработками и постепенно спиваясь.

В других подобных учреждениях дела обстояли повеселее. В 1880 году неподалеку от Арбатских ворот в Филипповском переулке почетный гражданин Лепешкин открыл студенческое общежитие на 40 человек, со столовой, библиотекой и спальнями на одного-двоих. Студенты (сюда принимали университетских) находились здесь на полном бесплатном содержании. Почин понравился в Москве и вызвал подражания, так что скоро при университете имелось уже несколько вполне комфортабельных общежитий, содержавшихся как за счет благотворителей, так и казны. Здесь были чистые, теплые и хорошо обставленные комнаты, собственные аптеки, столовые, в которых суп и чай можно было брать без ограничений, а по воскресеньям пекли сладкие булки, иногда даже спортивные уголки с какой-нибудь трапецией и шведской стенкой, а в самом конце века, представьте себе, иногда и телефоны; и звукоизоляция была хорошая, и возвращаться можно было сколь угодно поздно, — словом, это был студенческий рай… — только мест на всех в благотворительных общежитиях не хватало, а в казенном полагалось платить: 300 рублей за девять месяцев, и вперед требовали плату за полгода.

Конечно, материальный уровень учившихся в Москве студентов был различен. Кто-то принадлежал к богатым семьям и мог себе позволить ежедневно обедать в ресторанах и даже разъезжать в собственных экипажах на кровных рысаках. Кому-то везло получить стипендию, что в сочетании с присылаемыми из дома деньгами давало возможность ни в чем особо не нуждаться. Большинство же студентов, едва начав учиться, принимались на опыте осваивать искусство самой жесткой экономии.

В среднем иногородний студент получал из дома рублей 25 в месяц, не считая тех средств, которые шли непосредственно на оплату учебы: на это уходило около ста рублей в год. Из получаемых денег нужно было платить за жилье (рублей 10–15), за обед в кухмистерской или в столовой Общества для пособия нуждающимся студентам (семь с полтиной в месяц), покупать мыло, табак, бумагу, чернила, керосин для настольной лампы, чай, сахар и хлеб на завтрак и ужин, платить за баню, за стирку белья, за починку сапог, отсылать письма домой, платить за врача и лекарства, если ненароком заболеешь… А ведь были еще учебники, на которые уходило от 10 до 50 рублей в год, и, самое главное, форма, которая то вводилась в употребление, то отменялась, и тем напрямую влияла на благосостояние различных поколений студентов.

Мундиры в университете носили сперва в самом начале века, перед Отечественной войной: к ним полагались шпага и треугольная шляпа. После войны форма была отменена, но в царствование Николая I ее ввели вновь. Полный комплект «обмундирования» составляли два синих мундира с оранжево-красными воротниками (парадный и будничный — вицмундир), парадная треугольная шляпа, будничная фуражка с синим околышем, шинель на вате, две пары панталон — зимние и летние, сапоги и шпага. По самым скромным прикидкам, без шинели, такой набор обходился в 101 рубль 25 копеек Немудрено, что оканчивавшие курс студенты делали все возможное, чтобы избежать таких несуразных трат или хотя бы уменьшить их. Живший в те годы очень стесненно Николай Пирогов, будущий знаменитый врач, а тогда университетский студент, вспоминал: «Когда введены были мундиры, то мне сшили сестры из старого фрака какую-то мундирную куртку с красным воротником, и я, чтобы не обнаружить несоблюдение формы, сидел на лекциях в шинели, выставляя на вид только светлые пуговицы и красный воротник»[377].

В 1861 году мундир отменили и студенты с радостью переоделись в гражданское, оставив из прежнего только фуражки. С ними за долгое время успели сродниться, и цвет их синего околыша стал считаться «студенческим». Тогда пели:

Синий цвет — цвет небес,Цвет студентов-повес.

«Бесформенный» период продолжался потом до середины 1880-х годов, и в это время студенты даже выработали собственную манеру одеваться. Она включала либо сдвинутую на самую макушку фуражку, либо надвинутую на глаза широкополую «разбойничью» шляпу, и обязательно плед на плечах, восполнявший недостаток тепла от носимого большинством даже зимой легкого пальто. К этому полагались непременно длинные волосы, длинные настолько, «что любой дьякон мог им позавидовать»[378].