Сашенька - Себаг-Монтефиоре Саймон Джонатан

Максим нашел свободное местечко на диване, подозвал похожую на бродяжку официантку в резиновых сапогах, чулках и кожаных шортах, заказал два холодных пива.

— Ты недавно в Москве, угадал?

— Я училась здесь, провожу исследование, но…

— Дай угадаю по твоему акценту — ты с Северного Кавказа? Из Минвод или Владикавказа?

— Ты догадлив, — ответила Катенька. С каждым глотком ледяного пива к ней возвращалась уверенность. Чего она не замечала, так это того, что на носу у нее осталась пена от пива, а одежда выдавала в ней приезжую провинциалку. — А ты москвич?

— Родился я в Питере.

— Как романтично! В городе Петра Великого! Окно в Европу.

— Ты правда так считаешь? — спросил Максим. — Я, например, считаю именно так. Честно говоря, это тихая заводь, поэтическая тихая заводь, город пустых дворцов. Но там жив дух свободы. Возможно, это и сыграло определенную роль в том, что я работаю в фонде «Возрождение». — Он подергал лацканы куртки.

— Как ты меня нашла? Чем занимаешься?

— Я прочла твою статью об НКВД во времена репрессий в «Вопросах истории», ну и, разумеется, слышала о тех исследованиях, посвященных жертвам репрессий, которые проводятся «Возрождением», вот я и позвонила. Очень любезно с твоей стороны, что ты согласился так быстро встретиться.

Максим выглядел столь робким, что Катеньке пришло в голову: он согласился с ней увидеться только потому, что она девушка, но она тут же отбросила предположение о столь низменных мотивах у такого бескорыстного борца за правду.

— Я пишу кандидатскую по Екатерине Великой…

— Тогда что заставило тебя оставить этот изысканный, благородный, романтический двор императрицы ради отвратительных убийц-психопатов сталинской эпохи? — наклонился к ней Максим, пристально глядя на девушку карими глазами.

— Не знаю, — призналась она. — Я не хотела браться за эту работу. Поначалу я отказалась.

— Но потом все же согласилась? Ты когда-нибудь встречал человека настолько красивого и загадочного, что не мог ему отказать?

— Очень редко, — признался он, склонив голову набок и вызывающе глядя на нее.

— Я имела в виду, в своих исследованиях, — холодно уточнила она, откидываясь на спинку дивана.

— Да, по своей работе я нередко встречаю людей, которых так потрепали зубы прошлого, что я готов сделать все, лишь бы они обрели самих себя, — в этом мое призвание. — Теперь он казался молодым и открытым — Катенька решила, что таким он ей больше нравится.

— Я встретила как раз такого человека. Ее зовут Роза Гетман, ей так досталось от прошлого, что я просто обязана ей помочь…

Максим внимательно слушал, как Катенька рассказывала о своем путешествии в Лондон, об олигархе, его дворце, прогулках по Риджент-парку, как она звонила человеку, бывшему единственной ниточкой, связывающей Розу с прошлым, — влиятельному старому коммунисту, — как ездила на встречу с ним…

— Эта история похожа на миллионы историй, на тысячи дел, над которыми я сейчас работаю, — наконец произнес Максим. — С деталями, извини, помочь не смогу — много работы, но дам несколько набросков, в каком направлении следует двигаться… Знаешь, позвони мне на следующей неделе, я свяжу тебя с коллегой, который как раз тебе и нужен.

Он хлебнул пива, и Катенька поняла, что разговор окончен. Его заигрывания она отвергла, а случай, которым она интересовалась, был таким заурядным, что Максим не видел смысла ей помогать.

— Кстати, кто был этим старым коммунистом? — спросил Максим, вставая.

— Его фамилия Сатинов, — ответила Катенька, думая, как она скажет Розе, что нигде не нашла поддержки.

— Ираклий Сатинов? — Максим резко сел.

— Да.

— И ты его видела?

Она кивнула.

Максим закурил, предложил Катеньке сигарету.

— Он никогда ни с кем не встречается, Катенька, — быстро произнес он, меняясь в лице. — Я уже пятнадцать лет пытаюсь пробиться к Сатинову, но никому из моих коллег по университету, никому из историков этого не удавалось. Остальные старые «динозавры» мертвы, Сатинов последний из них, хранитель всех секретов, последний выдающийся деятель двадцатого века, оставшийся в живых. Он был посвящен в святая святых и очень много знает. Если он согласился на встречу — значит, ты ему интересна.

Значит, он может помочь.

Катенька посмотрела на Максима, не совсем понимая смысл его слов.

Максим протянул руки.

— Если ты поделишься со мной результатами своего исследования, я сделаю для тебя, что смогу. Не смотри на меня так, Катенька, — поверь мне, я нужен тебе, чтобы проникнуть в исчезнувший мир Сатинова. Легче разобраться в египетских иероглифах, чем в лабиринтах сталинского Кремля. Что скажешь? Договорились?

Катенька снова подумала о Розе и вздохнула.

— Договорились, но помни: я серьезный историк, а не легкомысленная девушка.

Он засмеялся и заказал еще две бутылочки пива.

Они подняли бутылки.

— За наше невероятное сотрудничество!

Они чокнулись бутылками и выпили.

— А теперь расскажи мне о своей встрече с товарищем Сатиновым. Я хочу знать все до мельчайших подробностей, все важно, даже цвет его носков.

Макс расспрашивал ее «с пристрастием», слушал очень внимательно, потом снова задавал вопросы, и еще, и еще. Хотя они находились в прокуренном дешевом баре, оба так погрузились в беседу, что вполне могли вообразить, будто работают сейчас в архиве.

Потом Макс заявил:

— Вне всякого сомнения, ему что-то известно о семье, которую ты ищешь. И это что-то очень важное.

— Не понимаю, почему он мне просто все не рассказал, — сказала Катенька. — Я могла бы вернуться к своим занятиям.

— Нет, это совсем не в его характере, — объяснил Максим. — Не следует думать об этих большевиках как о современных политиках. Они были религиозными фанатиками. Марксизм являлся для них религией, они считали себя членами тайного военного братства, как крестоносцы или рыцари-тамплиеры. Они были жестокими, безнравственными параноиками. Они верили, что погибнут миллионы, прежде чем они создадут идеальный мир. Семья, любовь, дружба — ничто в сравнении со священным Граалем. При Сталине люди умирали из-за сплетен. Для такого человека, как Сатинов, конспирация — это все. Но Сталин умер сорок лет назад, уже три года как нет СССР, — возразила Катенька. — Что сейчас мешает Сатинову раскрыть секреты?

— Ты должна понять, что молчание и конспирацию такие люди, как Сатинов, можно сказать, впитали с молоком матери. Когда Сталин был жив, его аппаратчики молчали отчасти потому, что они верили в то, что делали, отчасти потому, что были прирожденными конспираторами, а отчасти из страха. Это не тот страх, который проходит, он остается навсегда. После смерти Сталина они молчали, потому что хотели защитить Идею, Советский Союз, священный Грааль. Для такого, как Сатинов, конспирация не просто привычка, а суть поведения революционера.

Помолчали, вникая в смысл сказанного.

— Ты нашла что-нибудь, чтобы еще раз встретиться с ним? — наконец спросил Максим.

Катенька пожала плечами и выпустила облачко сигаретного дыма.

— Я надеялась, что тебе придет что-нибудь в голову. Я перелопатила гору газет — никаких личных связей, только это. — Она передала ему копию статьи и снимок, который нашла в «Ленинке».

— Не думаю, что это нам сильно поможет…

Максим взял статью со снимком, внимательно изучил и присвистнул.

— Иван Палицын. Я знаю, кто это. Ветеран НКВД, который исчез вскоре после того, как вышла эта статья. Он был большой шишкой в тридцатые годы, но его не упоминают ни в мемуарах, ни в воспоминаниях. Ничего не сообщалось о его аресте, и мы не знаем, что с ним произошло.

— Но как нам это может помочь?

— Никогда не знал, что Сатинов и Палицын были друзьями, а они должны были быть очень близкими друзьями, их дружба всем известна, если даже Сталин упоминает о ней в «теплой товарищеской беседе». Может, это тупик, но ты нашла ниточку к прошлому Сатинова. Разве не об этом он тебе говорил?