Дети Барса. Туман над башнями (СИ) - Андрей Ренсков

— Когда падут ворота и стены, в дело вступит твоя конница. — Капитан наёмников кивает, еле заметно. — Зачищайте лагерь так, чтобы не осталось никого живого. Пленных не брать: из чёрных получаются никчёмные рабы.

— Да, повелитель. — Капитан наёмников кланяется отцу. В его раскосых глазах — спокойствие и безмятежность. — Осмелюсь ли я напомнить об их коннице? Мои разведчики доносят, что её у дикарей не меньше трёх тысяч.

— Она спрятана за холмом, — насупив брови, говорит отец. Его речь отрывиста и невнятна, будто короля душит гнев на врага, попытавшегося провести его такой никчёмной хитростью. — Дикари задумали ударить в спину моей пехоте, когда она увязнет у стен лагеря. Дадим чёрным сделать это. А тем временем мой сын обойдёт холм и ударит в спину им.

Все взгляды обращены на Мануила, но он не собирается салютовать королю, а значит, не принимает приказа. Отец недобро прищуривается.

— Ты, должно быть, мечтаешь умереть на копьях их пехоты. Что ж — иди и сделай это. Но я не могу позволить тебе забрать в Шеол лучших воинов королевства. Сегодня там будут дохнуть только наёмники: этой швали за рекой запасено на сто лет. Так кем ты собираешься командовать: цветом моей армии, или варварами? Если идёшь с наёмниками — передай командование сотнику.

Наступает тяжёлое звенящее молчание — словно собирается большая гроза. Мануил разворачивается и выходит из палатки, путаясь своими нелепыми шпорами в уложенных на полу коврах. Отец провожает его долгим взглядом.

Со всех сторон гудят боевые дудки. Лагерь похож на растревоженное гнездовье чаек: вокруг суета и гомон, сквозь который пробиваются хриплые крики командиров. Выбегающие из палаток пехотинцы строятся по сотням и ждут очереди на марш. Они поднимаются на носках и вытягивают шеи, будто горячие жеребцы перед случкой. Им, по всему, не терпится умереть за своего короля. Из-за холмов нерешительно выглядывает жёлтый полукруг поднимающегося солнца.

Пока пехота штурмует лагерь, оно успевает подняться довольно высоко. Его лучи нагревают золочёную броню, и поддоспешник становится мокрым от пота. Хотя Святой отряд спрятан в низине и картину боя видят лишь разведчики, оседлавшие гребень холма, её можно представить по долетающим звукам. Там, кажется, разверзся Шеол. Треск щитов и копий, глухие удары тарана, дикий многоголосый вой — всё это звучит так, словно стоишь в самой гуще боя.

Лагерь штурмует десять тысяч человек, но он всё ещё держится. Вместо его стен рушится терпение Мануила. Устав ждать, он говорит сотнику:

— Мы атакуем. Обогнём холм с двух сторон и возьмём чёрных в клещи.

— Капитан-комит, у нас есть приказ короля: стоять, пока они не ударят первыми. — Сотник бледен, но твёрд.

— Здесь я отдаю приказы, — отвечает Мануил, и уже через минуту его заскучавший жеребец несётся сквозь желтоватую равнину, выбивая из неё комья сухой земли. Сейчас капитан-комит по-настоящему счастлив. Так, наверное, чувствует себя стрела, спущенная с тетивы.

На гребне надвигающегося холма вырастает несколько мельтешащих точек: верховые дозоры чёрных заметили атакующих гвардейцев. Значит, отец прав: их конница действительно спрятана за холмом. Славно.

Кричать бесполезно: тысячи копыт бьют в землю долины с таким грохотом, что кажется, сзади рокочут раскаты грома. На скаку Мануил поднимает руку, показывая на врага — сотники должны заметить этот жест. И они замечают: от общей лавины отделяется небольшой ручеёк, который спешит к холму. Остальные всадники уже готовы повернуть влево. Чтобы не потерять из вида тех, кто атакует дозорных, Мануил разворачивается в седле и видит…

…Как над местом битвы, там, где вздымается древняя белая башня, беззвучно и торжественно вырастает странная серая радуга. Она словно соткана из праха и пыли, поднятой десятками тысяч солдатских сандалий. Пыльная буря? Откуда она здесь, на такой большой высоте?

Внутри пыльной радуги проявляется странное дрожащее свечение. Такого Мануилу видеть ещё не приходилось. Пальцы, сжимающие поводья, дёргаются, сами по себе. Эта мысль самоубийственна: если и удастся остановить разгорячённого жеребца на полном скаку, их обоих непременно сомнут летящие сзади. Но свечение разгорается всё сильнее, и, набравшись сил, рушится вниз, на землю — быстро и безжалостно, как ястреб, атакующий бегущего в траве зайца.

Небо раскалывается. Из образовавшейся щели валит, закручиваясь клубами, то ли дым, то ли туман, серый и плотный. Чтобы разглядеть происходящее сзади, Мануилу приходится выкрутить шею до отказа. Многие из всадников делают то же и кричат от ужаса. Атакующая лавина разбивается на множество маленьких кружащихся омутов. Теперь это не копьё, летящее в цель, а просто несколько сотен песчинок, выпущенных из горсти на радость ветру.

Некоторые кони уже падают, ломая ноги, выбрасывая всадников из седла. Другие растерянно кружатся на месте, шальные, потерявшие цель и смысл движения. Святой отряд на глазах превращается в охваченную паникой толпу, неуправляемую и обречённую на гибель. Но это далеко не самое страшное.

Хотя поле боя, на которое осел туман, находится довольно далеко, Мануил отчётливо слышит испуганные крики воинов, бросивших взаимное убийство перед лицом неведомой опасности. Очень скоро они сменяются диким визгом — словно это визжат не солдаты, привыкшие убивать, а маленькие дети, запертые в доме, объятом пламенем. Вокруг храпят и ржут кони, встающие на дыбы, орут падающие с них люди, хрустят кости, гремит железо — но этот пронзительный визг тысяч душ, расстающихся с телом, с лёгкостью заглушает все другие звуки.

Из-за холма выкатывается серая волна, клубящаяся, неистовая. Будто оставшееся внизу море перехлестнуло через перевал и несётся, смывая всё на своём пути. Трудно оценить её высоту, но навскидку она с лёгкостью преодолела бы крепостные стены самого Города. Мануил рвёт поводья на себя, и жеребец встаёт на дыбы. Не дожидаясь, пока он упадёт, капитан-комит вываливается из седла — неловко, боком, лишь бы успеть.

Земля встречает его тяжким ударом, от которого сотрясается не только тело, но и всё естество. Над головой пролетают копыта чужих коней, не задев только каким-то чудом. Лёжа с открытыми глазами, Мануил благодарит богов, за то, что сегодня надел золочёные доспехи. Когда боль наполняет каждый волосок, каждую капельку выступившего на коже пота, капитан-комит делает попытку подняться — чтобы не потерять сознания.

Привстав на колено, он рычит от боли и злости, не найдя у бедра ножен: видно, слетели, пока кувыркался. Кроваво-красный плащ оторвался и держится лишь на левом плече, остальное волочится следом. Святой отряд разбит без боя — это очевидно, когда смотришь на долину, заваленную телами в золочёных доспехах. Сверху щедро разбросаны трупы лошадей, переломавших шеи и ноги. Многие ещё шевелятся, из-под них тянутся руки придавленных гвардейцев. Серая волна всё ближе, теперь она так высока, что закрывает собой солнце.