Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

— Ну и бабы нынче пошли! Очнись, Уля! — Она похлопала молодую женщину по щекам, не до церемоний сейчас. Та не сразу открыла серые глаза, а открыв — разрыдалась.

— Ты этого хочешь? — сурово спросила Ефросинья. — В луже кровавой корчиться, и чтобы шваль всякая над тобой измывалась? Я свое отжила, мне не страшно, мою честь, честь Гедиминовичей, не запятнать, что со мной ни делай, а ты молодая, в позоре тебе умирать не пристало.

— Руки на себя наложу, — пообещала Ульяна.

— Дак это, девонька, еще успеть надо, — вздохнула Старицкая. — Вон Федосье Вельяминовой покойной повезло с мужем, не дал ее бесчестить, своей рукой порешил. А тебе кто поможет?

— Справлюсь, — упрямо сжала губы Палецкая. — Да и может, забудут о нас, где мы и где Москва?

— Хорошо б, коли так, но не больно верится. Ладно, — вздохнула Ефросинья. — Пойдем, инокиня, помолимся за души невинно убиенных, даруй им, Господи, вечный покой.

Холодом тянуло от Шексны. Матвей Вельяминов проснулся, поплотнее закутался в соболье одеяло, нашарил на полу флягу, залпом опрокинул в себя плескавшиеся на дне остатки.

Затылок ломило от боли, немилосердно опоясавшей всю голову.

Он держал за плечи рыдающего, рвавшегося к матери мальчика. Авдотья Старицкая, которую Матвей знал с детства, протянула ему грудного Ваню. «Ты бы хоть сыновей моих увел отсюда, Матвей Федорович, невместно им на бесчестие матери смотреть».

Младенец проснулся и заплакал.

Матвей плеснул в лицо водой и стал одеваться. На палубе было совсем зябко, пришлось напрячь голос. «Заснули там, что ли! Выпить принесите!»

Он отхлебнул водки, даже не ощутив ее вкуса, и посмотрел на едва виднеющиеся рассветной дымке купола Горицкого монастыря. Ладья разворачивалась, кони на палубе вдруг испуганно заржали и Матвей, покачнувшись, схватился за деревянный борт — капли воды на нем были будто слезы.

Он вытолкал Юрия Старицкого из подвала, еле удерживая другой рукой его брата, и, уже на пороге услышал вкрадчивый голос Григория Бельского: «Добр ты, как я посмотрю, Матвей Федорович». Он обернулся и увидел, как Авдотья Старицкая медленно, будто во сне, расстегивает опашень. «Матушка!» — отчаянно крикнул старший ребенок, и тяжелая дверь со скрипом закрылась.

Той ночью он, уже не сознавая, что делает, пришел к Марфе. Ее дверь была закрыта на засов. Матвей взмолился: «Прошу тебя, на коленях прошу впусти!»

Она стояла у входа в опочивальню, ровно ангел божий, со свечой. Матвей пьяно, тяжело выдавил: «Просто послушай меня».

— А что я все это время делаю?

Вельяминов схватил ее руку, будто в посиках защиты, прижался к ней губами. Марфу передернуло. «Не тронь!»

Он уже вторую неделю пытался смыть с рук кровь детей, все время казалось, что под ногтями еще остались следы.

Юрий бросился к матери, пытаясь заслонить ее от них. Старицкая положила руку на русую голову сына. «Ты не смотри, сыночек, дай, я тебя обниму». Потом в подвале стало очень тихо, и Матвей услышал плач Вани, которого умирающая Авдотья выпустила из объятий. Он выстрелил младенцу в затылок.

Матвей прижал руки к голове, которую будто раскалывали на части, и глубоко вздохнул. — Пошли, — сказал он, обернувшись, отряду — нечего тут цацкаться, хоть и бабы это, а все равно враги государевы.

Княгиня Старицкая смерила его презрительным взглядом с ного до головы. «Отца своего, да хранит Господь его душу, ты на смерть обрек, Матвей, а теперь в храм Божий пришел? Мало вы землю русскую кровью залили, теперь еще и церкви в ней омыть хотите?

Он подался вперед, старуха была выше его, — и хлестнул ее по щеке. Старицкая даже не покачнулась, сказала глядя на него сверху вниз: «Проклят ты, Матвей, еще с тех пор, как девицу невинную на поругание отдал и семью честную разорил. Проклят, и нет и не будет тебе прощения».

Она не просила пощады даже тогда, когда с нее сорвали иноческое облачение. Матвей зло схватил ее за седые патлы. «Молись, княгиня, молись крепче, недолго тебе осталось».

В келью втолкнули Ульяну Палецкую. Матвей сморгнул очумело. У нее были такие же серые, огромные глаза, такие же льняные, выбивавшиеся из-под порванного апостольника, волосы.

При виде окровавленного лицо Старицкой, она разрыдалась в голос.

Вот такой он и ее хотел видеть — не гордячкой, с прямой спиной, с презрением в глазах, а униженной, рыдающей, ползающей перед ним на коленях. Проклятый отец лишил его последнего удовольствия — увидеть эту новгородскую тварь там, где ей и было место — распростертой в грязи. И дочь вся в нее, сначала Матвей надеялся, что она будет плакать и отталкивать его. Но нет. Она делала все, что он велел, молча, с сухими глазами и кривоватой усмешкой, ровно в жилах ее текла не кровь, ровно и не было у нее слез, один камень и сталь, один вечный, пронизывающий холод ненависти.

Он изучающе посмотрел на Ульяну, Старая княгиня процедила ей негромко: «Не вздумай унижаться перед ним, он и плевка, и того недостоин. Но плюнуть можно». Матвей с размаха хлестнул старуху плетью по лицу. Ульяна вскрикнула, упала на колени, обхватила его за ноги: «Не-е-ет! Хоть ее пощадите! Со мной что хотите, то и делайте, но старость ее не оскверняйте!»

— Не оскверним, — пообещал Матвей и выволок Палецкую за волосы из кельи.

Он встал, тяжело дыша, и улыбнулся сам себе. Теперь все хорошо. Марфа ему больше не нужна. Пусть садится на московский трон, пусть приносит царю наследников, пусть воронцовское отродье пестует. Теперь и у него будут сыновья.

Матвей посмотрел на рыдающую женщину. «Что, Ульяна, давненько ты этого не пробовала?

Понравилось?». Она только мотала головой и молила: «Не надо! Пожалуйста, не надо!».

— Сама ж просила, — притворно удивился Матвей, — мол, со мной что хотите, то и делайте.

— Порывшись в сброшенной одежде, он достал кинжал.

— Вот этого ты точно еще не отведывала, а придется.

Наизмывавшись вдоволь над несчастной, царев полюбовник смог наконец смыть с рук детскую кровь.

Княгиня Старицкая стояла на пристани, поддерживая Ульяну.

— Ну все, девочка, отмучались мы с тобой. — Она поцеловала Палецкую в лоб. Та поежилась, переступая босыми ногами, шевельнулись разбитые губы.

Матвей столкнул их в темную воду Шексны и долго смотрел, как барахтаются они, захлебываясь, и все равно еще цепляются друг за дружку. Наконец тела их — будто белые цветы, — закачались на речной волне. Он повернулся к своим людям.

— Пока отдыхайте. Завтра на рассвете уходим в Александрову слободу, а оттуда — в Тверь.

Тверь, 23 декабря 1569 года

— Вот, Григорий Лукьянович, — обернулся царь к Скуратову-Бельскому, — учись. Без крика, без шума, — как и надобно. Была княгиня Старицкая и нет ее, на дне речном пребывает. А ты устроил пальбу, нет чтобы, как Матвей Федорович тебя учил, детей в тайности ядом напоить.

— Дак государь, — пожал плечами Малюта Скуратов, — я как лучше хотел, ты сам велел истребить семя их.

— И что получилось? Курбский, собака, в Литве своей уже успел всем описать, как я безвинные души смерти предал. Ну да ладно, — царь поднялся и потянулся, — покончили мы со Старицкими, слава Богу, более никого из потомков деда моего не осталось окромя меня. Никому в голову не придет шатать трон московский и смуту сеять.

— А эти? — кивнул Малюта на дверь.

— Об них можно не беспокоиться, — отмахнулся царь. — Матвей Федорович теперь опекун над владениями Старицких, а я ему доверяю безмерно.

Матвей поцеловал руку Ивана Васильевича и тот потрепал его по гладкой щеке.

— Ты, смотрю, Матвей Федорович, с Шексны совсем другим вернулся, — усмехнулся царь.

— Ну и славно. Дело то, о коем мы с тобой говорили — согласен я.

— Государь, — Вельяминов опустился на колени, — как благодарить тебя?

— Брось, поднимись, разве я соратнику своему, опоре престола в этом не помогу? Что я за государь тогда? Ступайте покуда. Кони ваши готовы уже, верно. И, — повернулся Иван к Малюте, — как я и сказал — чтоб никто не знал об этом. Без шума.

— Не изволь беспокоиться, государь, все сделаем по воле твоей.

— И пусть мне Ваську Старицкого приведут! — крикнул Иван вслед.

Марфа подбросила в печь дров. Палаты, что царь выбрал для своего двора в Твери, были крепкими, выстроенными из хорошего, вылежавшегося дерева, но зима стояла холодная, и девушка еще не отошла от долгого путешествия в продуваемом ветром возке.

Матвей приехал с Севера с торжествующей улыбкой на лице. Марфа не стала ни о чем расспрашивать, слухи о мученичестве праведных инокинь достигли уже Москвы. Только за трапезой, глядя, как, чавкая, и облизывая пальцы, ест брат, она поморщилась. «Ты бы, Матвей, сходил в храм Божий, свечу хоть поставил за упокой их души».