Стальные гробы - Герберт Вернер

Объединенная команда быстро выстроилась для переклички на кормовой палубе. Шесть штатских с напряженными лицами стояли на мостике. Старпом сообщил о численности людей на лодке. Всего оказалось 99 человек – на 45 больше, чем предусмотрено инструкцией. Стремясь умерить страсти оставшихся на пирсе людей, я, умышленно повысив голос, произнес:

– Хочу подчеркнуть, что этот переход будет одним из самых тяжелых. Экипаж лодки должен находиться на боевых постах. Основная ответственность ляжет на плечи постоянной команды, ей поможет, если необходимо, экипаж «У-415». Работать, принимать пищу и спать придется не меняя своего места. Исключить лишние передвижения и разговоры. В санитарных целях будут расставлены в удобных местах жестяные банки. Хочу, чтобы вы знали, что прибрежные воды кишат кораблями противника, наши шансы пробиться весьма незначительны. Десять к одному, что мы не прорвемся сквозь заслон из британских кораблей в Ла-Рошель, так что не питайте иллюзий. Нужно быть готовыми к немедленному выходу в море. Ни шагу с лодки, какие бы ни были причины.

Я распустил строй подводников и повернулся к шести штатским. Они с ужасом узнали о предстоявших опасностях. Двое схватили свой багаж и поспешили покинуть лодку. Меня позабавил и обрадовал их уход. Он давал нам хоть немного, но больше пространства. Четверо более храбрых последовали за мной под палубу. Центральный проход и все отсеки, кроме помещения центрального поста, были завалены крупногабаритным оборудованием, деревянными ящиками, чемоданами и картонными коробками. В носовом торпедном отсеке грузы были уложены в днище, на свободных от торпед стойках, в торпедной трубе. Я сказал четырем гостям, чтобы они никуда не уходили, оставив их там в полном смятении.

Затем я отправился доложить Винтеру о готовности подлодки к выходу в море. Когда я поднимался к верху холма по извилистой тропинке в компаунд, то слышал глухую дробь пулеметов на севере и увидел адъютанта Винтера, спешившего вниз. Запыхавшись, он сообщил, что я должен взять на борт еще четырех специалистов, которых рейх не может позволить себе отдать американцам. Поскольку эти ценные персоны не могли прибыть на лодку до утра, наш выход в море откладывался на 24 часа. В негодовании я повернул обратно к пирсу, потому что было ясно, что чем дольше мы оставались в порту, тем труднее будет пробиться сквозь блокаду в Ла-Рошель.

Вскоре в корпусе лодки распространился аромат гуляша. Подводники и гости, усевшись на ящики, чемоданы, трубопроводы и койки, поглощали ужин, который, как им казалось, был последним в порту. Радио передавало приятную мелодичную музыку. Я сидел за крохотным столиком в своем углу и составлял план перехода, когда музыка затихла и английский диктор стал передавать новости: «Передача адресуется нашим друзьям – подводникам в Бресте. Наступило время для вас прекратить участие в боях. Если вы выйдете из порта с белым флагом на своем перископе, мы отнесемся к вам с уважением. Но если вы решитесь сражаться, то вам грозит быстрая гибель. Я с большим волнением говорю это вам, экипажу „У-953“, которому снова придется выходить в море. Могу сообщить, что десятки британских эсминцев ожидают встречи с вами. Они отправят вас на дно, если вы осмелитесь воевать. Предупреждаю, это будет ваш последний…»

Это было уже слишком. Я сердито крикнул в радиорубку:

– Убери из эфира этого кретина, найди музыку!

– Но, герр капитан, – сказал радист, – это единственная радиостанция, которую мы можем поймать в бункере.

– Тогда крути пластинки.

Утром 21 августа на борт подлодки прибыли последние четверо гостей с большим багажом и приборами. Я не разрешил им взять столько багажа, и после горячей перепалки новички расстались с личными вещами. Я поместил их в кормовой торпедный отсек и сказал, что они не должны выходить оттуда ни при каких условиях, должны есть, спать и, возможно, умирать там. Затем я приказал плотно задраить люки лодки, выключить радио и поставить подзарядку батарей на полную мощность. Когда я сошел с лодки, оба дизеля дымили и рокотали на мелководье стоянки.

Я вышел из прохладного бункера на яркий солнечный свет и летнюю жару, затем стал взбираться на холм, чтобы в последний раз явиться к местному начальству. Бункер в скале кишел людьми в армейской форме. На многих офицерах был надет парадный мундир, пригодный больше для торжественного заседания в «Пари-опера», чем для защиты крепости Брест. Бросались в глаза беспорядок и нервозность. Перед подземными тоннелями останавливались армейские санитарные машины, выгружая новые жертвы боев за Брест. Вдоль внешней линии окопов сейчас развернулось ожесточенное сражение. Американские танки кое-где уже прорвались в крепость. Я пробежал по тоннелю в поисках Винтера. Кто-то сказал, что он ушел в компаунд. Уханье тяжелых зенитных орудий не прекращалось, пока я добрался до опустевшего компаунда. Черные россыпи снарядов взрывались в небе в 700 метрах к северу. На плоской крыше юго-восточного крыла здания я заметил несколько человек в морской форме, наблюдавших в бинокли за ходом сражения на севере. Я помчался вверх по лестнице и нашел Винтера. Он и офицеры его штаба выражали удовлетворение результатами нашего зенитного огня. Был подбит американский танк, вышедший на дорогу, которая вела к морскому колледжу. Винтер уже смирился с тем, что руководство обороной Бреста и его флотилией, состоявшей из одной подлодки, перешло к пожилому нервному генералу с моноклем. Я обратился к своему непосредственному начальнику и доложил о готовности «У-953» к выходу в море.

– Можете уходить по своему усмотрению, – сказал Винтер. – Когда предполагаете выход?

– После заката солнца, герр капитан. В 21.30.

– Я приду проводить вас. Только, пожалуйста, без суматохи. Не хочу, чтобы у докеров возникли подозрения.

Когда мы спускались по холму, начали выть сирены воздушной тревоги. Мы побежали ко входу в соседний подземный тоннель. Через несколько секунд холм содрогался от бесконечной череды мощных взрывов. Я последовал за Винтером в обширную сеть тоннелей, мимо многочисленных коек, занятых ранеными. Скользнул взглядом по бледным лицам немецких медсестер, которых ожидало мрачное будущее. Рядом суетились взъерошенные французские девицы, со страхом ожидавшие решения своей участи коллаборационисток. Их никчемные теперь кавалеры надменно вышагивали в сапогах и блестящих мундирах с красными полосками на галифе. Я увидел также сбитых с толку матросов и пехотинцев, ожидавших самых нелепых приказов. Бомбардировки не прекращались. Все в катакомбах – земля, койки, снующие люди – потонуло в уханье зениток и вибрировало от грохочущих взрывов.