Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды) - Владимир КОРОТКЕВИЧ

– Пусть поплачется тем, кто его послал, дурак несчастный. Может, ему сиську дадут.

– Нету у них.

– А чёрт его знает. Там у них один Лотров причетник есть, римлянин, так, видит Бог, не разберёшь, кто у них там мужик, а кто баба.

– Убей, – хрипел брошенный. – Убей, сатана.

– Иди, – повелел Христос. – Иди, пока не передумал. Ишь, с ножиком ему обойтись, как в свайку сыграть. Это подумать только, руку на человека!

Брошенный лежал, как мешок с онучами. Все смотрели. Он поднялся и медленно, не своими ногами, пошёл прочь от огня, в темноту.

– Иосия, – позвал Христос. – А ну, пройдём.

Они спустились по склону до крайнего костра, над самым ручейком. Люди остались возле церкви смотреть на огонь.

– Нет, брат, на свете лучшего зрелища, чем пожар, – с уважением к ним произнес Христос. – Когда, понятно, горит не твоя хата. – Подумал и добавил: – Когда горит не человеческая хата.

И сел, снимая хитон.

– Погляди, что это у меня на спине.

Иуда ахнул. Хитон густо набряк кровью. Сорочка была хоть выжимай.

Обмывая тело, иудей ворчал:

– Одно я удивляюсь: как терпел? Другое я удивляюсь: как это всё так обошлось? Просто глубокий порез.

– Нельзя показывать крови, понимаешь. – Школяр заскрежетал зубами, когда сушёная трава-кровавка легла на рану. – А насчёт другого правильно удивляешься. Великий мастер наносил удар. Надвое располосовал бы, если б не повезло.

– Хорошее везение. Дали было по шее, да повезло, успел удрать. Крутнулся, и всего только выбили, что восемь зубов.

– Повезло. Заживёт как на собаке. Повезло, что клык взял. Смертоносная гадость, не спасёшься. Но искривленная. Что к руке, что к телу прилегает… Ох! Когда встретит помеху – соскользнёт, и всё. А я в платье там двадцать золотых тесно зашил. Ты, конавка, всегда денег не сбережёшь, раздашь, а вдруг стражу подкупить придётся или коней достать, когда смерть на плечах висеть будет? Вот так! А ещё говорят, что деньги от дьявола.

Когда они вернулись к пожарищу, толпа как-то странно молчала. Все глядели на них.

– Ну, поговорили? – спросил седоусый. – Теперь что?

– Не знаю.

– Должен знать, если Бог. – Лицо молодого было страшным.

– А если я школяр?

– Все мы школяры у Отца Небесного, – непреклонно провозгласил седоусый.

Страшная сила была в его словах и внимательном взгляде.

– Я человек.

– И Сын Божий был человеком. – Глаза у седоусого горели, как жар, может от зарева.

– Да я…

– Брось, Ты и тогда боялся, когда впервые приходил. Это ничего. Мы Тебя в обиду не дадим.

– Не знаю, о чём говоришь ты. – Христос чувствовал, что его затягивает, что назад дороги нет.

– Врёшь, знаешь, – вдруг прорвало седоусого. – Должен быть Бог, раз нам так плохо, раз нам – смерть. – Горло его раздувалось. – Не смей ношей брезговать.

– Сбросишь её с плеч – конец нам, – горячо зашептал молодой.

Фома внезапно крякнул и поднялся.

– Вот что, ребятки. Я полагаю, это в вас дух Божий вселился. Чего спрашивать, раз вы все об одном сейчас подумали. А раз все об одном – от кого это, как не от Него? Ну и действуйте себе, чего к Богу по мелочам пристали? Всё равно, как старая баба: «Божечка мой, сделай, светленький, чтоб мой петух курей моих хорошо топтал, чтоб не было больше болтунов, чтоб цыплятки крапивку хорошо клевали». А Богу только и дела, что до того петуха и до того, что баба, дурная, нового не купит. Хоть ты самому тех курей топчи.

Хохот.

– Думаете об одном, что хлеба нет, – и Он об этом думает. Что весь хлеб в определённом месте и его надо взять – и эта мысль от Него. Что надо нам, покуда нас много, не по домам идти, а туда, так как до сева взять нужно хлеб, чтоб было чем сеять. Да заодно и виновных в голоде за шиворот потрясти.

Радостный, общий крик взвился над пожаром.

– Спасибо, Тумаш, – тихо сказал Юрась. – И им, и мне надо туда. Только сам, без тебя, без этого крика я бы их туда не осмелился звать. Стыдно. Будто ради себя на смерть веду.

– Ну и дурак, – рассудил Фома. – Не за что. Слышишь, как кричат?

– Милый, – тихо и горячо проговорил седоусый. – Пойми, всё равно. Должен был Ты прийти. Бог… Чёрт… Человек… Всё равно. Но не поверим мы, что Ты не Бог. Не потому, что чудеса Твои видели. Потому, что безверие нам сейчас – смерть.

И он понял, что всё случилось так, как и должно было быть, как хотел он сам. Неведомая сила привела его сюда, чтоб настало это мгновение, и уже сам он ведёт или его ведёт многотысячное предначертание – всё равно. Он поднял руки.

– Люди, – тихо сказал он. – Деточки! Народ мой! Одна у нас дума, и нет больше сил моих терпеть, как нету и у вас. Теперь – до конца.

Молчание. Ибо Юрась поднял руки.

– Хлеб – в Гродно. Но я не хочу думать, что идём мы лишь за хлебом. Не хлеб они взяли в свой Вавилон, в кубло гадючье, а хлеб доброты вашей, милости, доверия. Не только тот кусок, что несёте в рот, но тот, что дали бы нищему, соседу, у которого вымерзла нива, брату из соседней деревни, брату, пришедшему из голодного края. Нет им за это прощения, где бы они ни укрылись – в доме совета, в казне, в монастыре, в церкви или костёле. За оскорблённую веру в доброту человеческую – нет прощения, вы ещё это поймёте. За то, что каждый день там распинают человека, прощения нет. Мог бы я вам сказать словами Писания, наподобие: «Очищают внешность чаши и блюда, а внутри полны они грабежей и неправды». Или: «Обходят они сушу и море, чтобы склонить хотя бы одну душу, хотя бы одного, и, когда это случается, делают его сыном ада, вдвое худшим, чем сами». Но зачем мне говорить вам это? Писаний на земле много. Правда человеческая – одна!

В этот миг, видимо, обрушились алтарь и арки притворов. Страшный порыв ветра рванулся в трубу звонницы, и от него на ней глухо, безладно, страшно, сами собою забухали, заревели колокола.

– Вот и набат, – сказал седоусый.

Это и вправду было похоже на нечеловеческий, могучий набат. Ревела, казалось, сама земля.

Глава 38

…И ЧЕГО ПАСКУДНИКИ НЕ

ЛЮБЯТ, ИЛИ ЦЕРКОВЬ

ВОИНСТВУЮЩАЯ

Слыша это, они разрывались от гнева…

Приготовьте также ослов…

На этот раз они сидели в большом тронном зале. Возможно, чувствовали важность момента, возможно, думали, что больше им здесь сидеть не придётся. А скорее всего, хотели облечь каждый свой приказ в покровы торжественной державности, каждое слово произнести от пустого королевского трона белой кости с золотом, от имени этого знака, древнего, поганского ещё, шестиконечного креста, от имени Патрона с мечом и копьём, который распростёр над всем этим копыта своего коня.