Шаман - Ной Гордон

Шаман хотел продолжать учебу. Рэйчел была благодарна судьбе за то, что у нее есть возможность спокойно плыть по течению. Как за спасательный круг, она цеплялась за неизменный ход дней. Девочка была на три года старше и ходила в Академию дольше Шамана, но тем не менее они стали одноклассниками.

Что касается Дороти Барнем, то, если ей удалось хотя бы одному ученику открыть удивительный мир познания — это было для учительницы истинным счастьем. Она относилась к этим двоим как к бесценному сокровищу, щедро делясь с ними всем, что знала сама, и старалась узнать еще больше, чтобы поддерживать их интерес.

Шаман и Рэйчел теперь много времени проводили вместе за учебой. После уроков в Академии они немедленно переходили к занятиям по развитию речи. Два раза в месяц Шаман выполнял все упражнения перед учительницей. Иногда мисс Барнем предлагала внести какое-то изменение или новое упражнение. Она была в восторге от его успехов и радовалась тому, насколько полезен их союз с Рэйчел Гайгер.

По мере того как их дружба крепла, Рэйчел и Шаман стали доверять друг другу свои задушевные тайны. Рэйчел рассказала ему, как она боялась ехать в Пеорию каждый год на еврейские Святые дни. Он же вызвал у нее нежность, очень сжато и без подробностей поведав, как мучился из-за того, что мать с ним холодна: «Моей матерью, скорее, можно назвать Макву, и она это знает. Ее это огорчает, но все так и есть». Рэйчел давно заметила, что миссис Коул никогда не называет сына Шаманом, как это делают все остальные; Сара звала его Робертом — почти официально, точно так же, как и мисс Барнем. Рэйчел задумалась: не потому ли миссис Коул так поступает, что ей не нравятся индейские слова? Она как-то раз услышала разговор между Сарой и своей матерью: Сара тогда призналась, что рада тому, что сауки ушли навсегда.

Шаман и Рэйчел выполняли вокальные упражнения буквально повсюду: катаясь на плоскодонке Олдена, сидя на берегу реки за ловлей рыбы, собирая водяной кресс, гуляя пешком в прерии, очищая фрукты или овощи для Лилиан на веранде Гайгеров, выполненной в стиле Юга. Несколько раз в неделю они подходили к фортепиано Лилиан. Он мог почувствовать тональность ее голоса, прикасаясь к ее голове или спине, но ему особенно нравилось класть ладонь на гладкую, теплую кожу ее горла, когда она говорила с ним. Он понимал, что она наверняка чувствует дрожь его пальцев.

— Как жаль, что я не помню звука твоего голоса.

— А музыку ты помнишь?

— Вообще-то нет… Я услышал музыку на следующий день после Рождества, в прошлом году. — Она озадаченно посмотрела на него. — Она мне приснилась.

— И во сне ты действительно слышал музыку?

Он кивнул.

— Я ничего не видел, кроме чьих-то ног. Думаю, скорее всего, это были ноги моего отца. Ты помнишь, как иногда наши родители клали нас спать на полу, а сами играли? Я не видел твоих родителей, но я услышал скрипку и фортепиано. Я не помню, что именно они играли. Я только помню… музыку!

Она едва не потеряла дар речи.

— Им нравится Моцарт; возможно, именно его они и играли, — предположила она и сыграла что-то на фортепиано.

Но он вскоре покачал головой.

— Сейчас для меня это всего лишь вибрация. Та музыка была настоящей. С тех пор я все время пытаюсь снова услышать ее во сне, но у меня ничего не получается.

Он увидел, как блестят ее глаза, и, к его изумлению, она наклонилась к нему и поцеловала прямо в губы. Он поцеловал ее в ответ — это были новые ощущения, словно другой вид музыки, решил он. Каким-то образом его ладонь оказалась у нее на груди и, когда они отстранились друг от друга, осталась лежать там. Возможно, все бы обошлось, если бы он сразу убрал руку. Но, как вибрации музыкальной ноты, он ощутил, как твердеет и тихонько шевелится ее напрягшийся сосок. Шаман надавил на него пальцем, и тогда Рэйчел размахнулась и ударила его по губам.

Она была сильной, так как выросла, работая на ферме. Второй удар чуть не угодил ему в правый глаз. Он сидел молча и даже не пытался защититься. Рэйчел била, сжав пальцы в кулак, и могла бы убить, если бы захотела. Верхняя губа Шамана была разбита, из носа сочилась кровь. Она шарахнулась от него и, отчаянно рыдая, убежала наверх. Им повезло, что никого не было дома. Он пошел за ней.

«Рэйчел… Рэйчел! Рэйчел!» — позвал он. Услышать ответ он не мог, а пойти за девушкой не посмел. Шаман вышел из дома Гайгеров и побрел на овечью ферму, шмыгая носом, чтобы не запачкать кровью платок. Возле дома он встретил Олдена — тот выходил из амбара.

— Святый Боже! Кто тебя так?

— Подрался.

— Ну, это я и сам вижу. Какое облегчение. Я-то уже начал думать, что Алекс — единственный мальчик Коулов, у которого есть хоть капля мужества. А второму тоже досталось?

— Да, и сильно. Намного хуже, чем мне.

— Вот как. Тогда ладно, — весело заявил Олден и ушел.

За ужином Шаману пришлось выслушать несколько длинных нотаций по поводу недопустимости драк.

Утром младшие дети с уважением поглядывали на его боевые раны, в то время как мисс Барнем подчеркнуто их игнорировала. Практически весь день они с Рэйчел не разговаривали, но, к удивлению Шамана, когда уроки закончились, она, как всегда, ждала его во дворе, и они, погрузившись в мрачную тишину, вместе пошли к ее дому.

— Ты рассказала отцу, что я прикоснулся к тебе?

— Нет! — резко ответила она.

— Хорошо. He хотел бы я, чтобы он отхлестал меня, — совершенно серьезно заявил Шаман. Ему приходилось смотреть на Рэйчел, чтобы говорить с ней, и потому он заметил, что ее лицо заливает краска, и смутился, увидев, что она смеется.

— О, Шаман! Бедное твое лицо. Прости меня! — сказала она и сжала его ладонь.

— И ты меня, — произнес он, хотя и не совсем понимал, за что именно приносит извинения.

Они пришли к ней домой. Ее мать накормила их имбирным пирогом. Они поели, сели за стол друг напротив друга и стали делать уроки. Вернувшись в гостиную, Рэйчел села за фортепиано, а Шаман — рядом с ней на скамейку, постаравшись отодвинуться как можно дальше. Он боялся, что случившееся накануне все изменит, но, к его удивлению, ничего плохого не произошло. Тот эпизод просто остался между ними, даря им тепло, словно что-то очень личное, известное им одним, как чашка, из которой они пили вдвоем.

В официальном документе к Робу Джею содержалось требование явиться в суд в Рок-Айленде «на двадцать первый день месяца июня, в лето Господне одна тысяча восемьсот пятьдесят седьмого, в целях получения гражданства».

День был ясным и теплым, но окна в зале суда были закрыты, потому что заседание проводил достопочтенный Дэниел П. Аллан, а он терпеть не мог мух. Дел слушалось не много, и Роб Джей был уверен, что он очень скоро выйдет отсюда. Судья Аллан стал зачитывать ему слова присяги.