Через тернии – к звездам. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль

Историк политической жизни России М. К. Лемке еще до революции разложил Путилина по косточкам, и в процессе поэта Михайлова и в деле Чернышевского – всюду виделся хитрый почерк Путилина, освоенный им в шерстобитовской школе. Об этом же говорил Путилину и сам сенатор Кони, бывший юристом кристальной совести:

– Иван Дмитриевич, когда ни послушаю вас о прежних старых и добрых временах, неизменно думаю – не лучше ли вам молчать о своих делишках, ибо порою мне кажется, вы до сей поры, уже в новом времени, не изменили привычкам младости.

– Знаю, знаю, – соглашался Путилин, – что наши похождения с Карпом Леонтьевичем не слишком-то пригодны для публикации, да ведь… Сколько лет прошло! А сейчас разве есть стоющие дела? Дрянь какая-то, народ нынеча жидко пляшет. И преступников-то хороших не стало. Сейчас, бывало, схватишь за цугундер вора на Лиговке, который в Любань был выслан, дашь по зубам, чтобы мамы с папой не забывал, а он – в слезы: “Помилуйте, скулит, вконец обнищал в Любани, дозвольте в столице подкормиться”. Ну, дашь такому недельный срок, чтобы поворовал да приоделся – и обратно его в Любань!

Впрочем, никто и никогда не сомневался в том, что Путилин был великолепным сыщиком, а Кони считал его как бы созданным самой природой для такой деятельности. А. Ф. Кони писал о нем в 1907 году: “Необыкновенно тонкое внимание и чрезвычайная наблюдательность, в которой было какое-то особое чутье… соединялись в нем со спокойной сдержанностью, большим юмором и своеобразным лукавым добродушием. Умное лицо, обрамленное длинными густыми бакенбардами, проницательные карие глаза, мягкие манеры и малороссийский выговор были его характерными наружными признаками. Путилин умел отлично рассказывать, а еще лучше вызывать на разговор других…” Согласитесь, что в этих строках Кони нарисовал облик идеального сыщика!

Таким он и был, кстати, ибо школа Шерстобитова научила его видеть то, чего не видели другие. Приведу пример. Однажды в Александро-Невской лавре был зарезан иеромонах Илларион, который имел немало валюты, ибо долго плавал по белу свету на кораблях русского флота. Убийца унес сумку с золотыми монетами. Илларион любил гостей, каждый вечер устраивал чаепития, и поначалу в убийстве заподозрили кого-либо из послушников лавры. Тут явился Путилин, огляделся, перебрал в комоде стопку чистого белья, запятнанного кровью, ибо – в поисках валюты – убийца перебрал все белье, словно страницы книги. Потом подошел к окну и стал размышлять.

– Пошлю-ка агентов по станциям железной дороги аж до самой Любани, – сказал Путилин. – Убийца наверняка кутит в трактирах на станциях Николаевской дороги.

– Как же узнать его?

– Это легко. У него глубокий разрез ладони правой руки.

– Почему правой, а не левой?

– Книгу мы листаем не левой, а правой рукой, и по кровавым пятнам на полотенцах, которые он перевертывал, отыскивая деньги, я понял – правая…

Вечером убийца был арестован в трактире на вокзале возле Любани, опознанный по разрезу на правой руке.

Слава Путилина пережила его самого. В 1916 году афиши столичных синематографов назойливо лезли в глаза: “Захватывающий фильм! Приключения знаменитого начальника Петроградской сыскной полиции И. Д. Путилина”. Редкий прохожий мог устоять перед таким соблазном.

В мемуарах инженера Льва Любимого рассказано, что, будучи бедным студентом, он давал уроки сыну Путилина в их усадьбе “Оснечки” на Волхове.

В обыденной жизни Путилин был человеком интересным, а когда начинал вспоминать старое доброе время – его слушали затаив дыхание, а речь Ивана Дмитриевича была образной, остроумной. Наверное, именно по этой причине ближайшим другом его сделался знаменитый актер, рассказчик и писатель Иван Горбунов, за чаркой водки – под всплески рыб в Волхове – они изощрялись в изложении таких жизненных фабул, которые нормальному человеку и во сне не приснятся…

Я не специалист по творчеству Достоевского, но думается, что некоторые черты путилинского облика и характера писатель воплотил в образе следователя Порфирия Петровича в своем “Преступлении и наказании”. Роль этого следователя лучше всего исполнил Кондрат Яковлев, и наверное, вы помните, что писал по этому поводу прославленный С. А. Юрьев: “Невозможно забыть эти округлые манеры и движения, эти ласковые, такие, казалось, обыденные, житейские интонации… Вся сцена велась им (Яковлевым) как виртуозная игра в кошки и мышки”.

В этом описании актерской игры я невольно ощущаю что-то очень знакомое – от обликов Шерстобитова и его подручного Путилина. На этом позволю себе и закончить.

Николаевские Монте-Кристо

Иногда будто разматываешь клубок запутанных ниток…

Однажды в герценовском “Колоколе” я встретил упоминание о некоем Политковском. Затем в воспоминаниях пушкиниста П. В. Анненкова наткнулся на это же имя (“три миллиона, украденные Политковским у инвалидов”), причем в комментариях сказано: смотри “Дневник” А. В. Никитенко. Что ж, раскрываю том Никитенко, из записей которого заключаю, что в 1853 году Политковский крупно проворовался, бюрократия столицы пребывала в страхе от множества ревизий, а Николай I выдавил из своей железной души небывало откровенное признание:

– Конечно, Рылеев и его компания никогда бы так со мной не поступили…

Теперь мне интересно знать о Политковском все. Он уже попал в засаду. Логово вора обвешано красными флажками. Капканы на него расставлены. Пройдет год или два, может, даже десять лет, но я уверен, что Политковский непременно станет моей добычей. И он… стал! Первые мои записи о нем относятся к 1957 году, а сейчас на дворе 1974-й1 – вот и считайте, сколько лет ушло на выслеживание этого редкого и крупного зверя.

Отныне о нем можно смело писать! Но прежде скажу два слова, предупреждающих события. Когда историки говорят о “прогнившей эпохе Николая I”, то иногда с этим мнением не все соглашаются. Ведь внешне все обстояло благополучно. На рубежах империи возводились мощные крепости, города отстраивались в камне, флот бороздил океаны, величие России никем в мире не оспаривалось, Брюллов и Пушкин, Глинка и Каратыгины – эти люди творили как раз в эпоху, которую как-то не хотелось бы называть “прогнившей”. Но вот дело Политковского – удивительно сочный мазок на полотне царствования николаевского. На время забудем про императора, отложив в сторону и “политковщину”. Перед нами проплывает сонный и жирный карась – Саввушка Яковлев, с которого и следует начинать эту историю.

Савва Яковлев – миллионер, владелец золотых приисков и заводов. Когда он служил в гвардии, то в год тратил больше миллиона на забавы, причем отец угрожал ему – страшно:

– Вот, скотина безрогая, выдам тебе на год только сто тысяч рублей – будешь кость, как собака, глодать…

Николай I прощал Саввушке все его скандалы, ибо миллионер! Но однажды Савва завернул в кулек дохлую кошку, обвязал ее розами и, придя в театр, щедро бросил этот “дар восхищения талантом” к ногам актрисы Нерейтор, когда она раскланивалась перед публикой. Понюхав розы, заморская дева ощутила и некоторый запашок, отчего тут же упала на сцене в обморок, а Саввушка был отставлен из гвардии.

– Шалить можно, но знай меру, – сказал император…

Великосветский хулиган, окруженный легионом кутил и подхалимов, ничего не ценил – ни людей, ни вещей. Когда цирковая наездница Людовика Сполачинская ушла от него к полковнику Вадковскому, самодур перестрелял из пистолетов драгоценную коллекцию старинного саксонского фарфора. Со своими прихвостнями он поступал бесцеремонно. Однажды черт занес его в парикмахерскую на Невском проспекте, где он, развалясь в кресле, сказал им:

– Вы, огрызки моей судьбы, подождите меня. А ты, куафер, стриги мою башку под самый корень – так, чтобы на ней ничего не осталось. Стриги – не бойся, тысячу рублев дам…

Оболванили его наголо (а надо сказать, что “под нуль” тогда никого не стригли, даже преступникам каторжанам выбривали лишь половину головы). Савва Яковлев оглядел себя в зеркале:

– Ну, огрызки, как вы меня находите?

А что можно сказать человеку, который не ведает счету деньгам? И потому все мерзавцы и мерзавчики дружно восторгались:

– Превосходно! Изумительно! Ах, как вам к лицу…

– Значит, вам такая прическа нравится?

– Очень!

– Если вам понравилась моя прическа, – здраво рассудил Саввушка, – так тут, стало быть, и разговоров лишних не надобно… Эй, куафер! Валяй их всех, как и меня, под самый корень!

Однажды Савва притащил гроб в фотографическое ателье, разлегся в гробу, взял в руки свечку и велел в таком виде снимать его. Дагерротипы “со смертного одра” он разослал по почте сановникам и министрам, все короли Европы и даже президент США получили изображение Саввы Яковлева, лежащего в гробу; кто такой – непонятно, но видно, что умер… Вскоре после этого миллионер вставил пистолет себе в рот и выстрелил. Это случилось в 1847 году.