Желтоглазые крокодилы - Катрин Панколь

Вдруг он обернулся к маленькой блондинке, одетой в длинную цыганскую юбку и белую маечку. Красивой и милой, хоть и слегка поблекшей; она держалась в тени гиганта и приветливо улыбалась.

— Elisa… My wife,[58] — сказал он, обнимая женщину за плечи и поворачивая к Ирис.

Элиза поклонилась, проговорила: «How are you, nice to meet you». [59] Ирис ошарашено посмотрела на нее. «Ты… ты женат?» — дрожащим голоском спросила она у гиганта. Он в ответ звучно расхохотался и ответил: «Yes and I have three kids!» [60] После чего, отставив Ирис, как откладывают ценную, но уже не столь нужную вещь, усадил жену и сел рядом с ней. Стали подходить другие знакомые. Он вскочил и принялся обнимать всех по очереди с той же радостью, с тем же душевным пылом. Хай, Джек! Хай, Терри! Хай, Роберта! Обхватывал их сильными руками, отрывал от земли, каждому человеку давая понять, что именно он для него сейчас — единственный в мире, самый нужный и важный, а потом представлял жене, которую все это время удерживал рядом. «Какая душевная щедрость! Какая сила!» — невольно восхитился Филипп. Он похож на свои фильмы: искрометный и беспечный. Он сам — как кинопроектор: выталкивает вас на свет в искреннем, могучем, благородном порыве, и потом отпускает в тень, отводя от вас светоносный взгляд. Он всей душой отдается собеседнику, но через мгновение замечает еще кого-то, и точно так же дарит себя следующему герою, оставив предыдущего прозябать в забвении.

Ирис села. За весь вечер она не проронила ни слова.

И вот сейчас в салоне первого класса самолета компании «Эр Франс» Ирис спала. Или делала вид, что спала. «Возвращение будет тяжелым», — подумал Филипп.

Джон Гудфеллоу поработал на славу. Это он отследил все передвижения Габора Минара, он уговорил его продюсера вытащить Габора в Нью-Йорк, он обеспечил его появление на этом ужине. Организовать встречу было куда как непросто. На это ушло почти два года. Три попытки сорвались: в Каннах, в Довиле и в Лос-Анджелесе. Режиссер был неуловим и непредсказуем. Он обещал, что приедет, но в последнюю минуту менял свои планы и отбывал куда-то в противоположном направлении. Джону удалось привлечь продюсера и его протеже лишь предложением о контракте с руководителем крупнейшей голливудской студии. Этого американца тоже пришлось обработать, чтобы он приехал в Нью-Йорк — собственно, гарантировав ему договор с Минаром. Две легенды были тщательнейшим образом отшлифованы и подброшены обеим сторонам при помощи посредников. До последней минуты было неизвестно, выстоит ли этот карточный домик из сплошного обмана. Птичка все равно могла упорхнуть.

На следующий день, встретив Джона в баре «Уолдорф», Филипп поздравил его:

— Good job, John! [61]

— Никогда еще не видел человека, которого так трудно удержать на месте! — воскликнул Джон. — Я в конце концов привык. Но он просто нечто! Нынче здесь, завтра там. Видели его жену? Красивая, да? А все же мне ее жалко. Выглядит совершенно измученной. Я с ней тоже общался, среди прочих. Думаю, ей бы хотелось, чтобы они где-нибудь наконец осели. Умная женщина, она отлично его понимает и следует за ним повсюду. Держится в его тени. Не видел ни одной фотографии ни ее, ни детей в прессе. Не все даже знают, что он женат. А между тем, несмотря на свои богемные замашки, он верный муж. Весь в работе, ему не до шашней. Ну, может, были какие-нибудь интрижки с гримершей или сценаристкой — если он напивался. Но ничто всерьез не омрачало его отношений с женой. Он ее безмерно уважает. Любит. Она его неотъемлемая часть. Он считает ее своей половинкой, альтер эго. Удивительно, но этот человек, кажется, сентиментален. Похоже, вначале Элиза была такой же, как он, но быстро поняла, что два искрометных гения в одной семье — перебор. Она тоже венгерка. Тоже космополитка. Тоже артистка. Тоже сумасшедшая, но когда надо, у нее отлично работает голова. Она всегда рядом, с чемоданами, с детьми и гувернанткой, которая стала членом семьи. Дети ходят в школу пока отец пропадает где-то на съемках. Они говорят на всех языках, но не факт, что умеют писать! Говорят, один из сыновей мечтает стать футболистом, а для этого в школе много учиться не надо!

Он расхохотался. Заказал апельсиновый сок и кофе.

— У вас нет для меня другой работы?

— Увы, Джон, у меня только одна жена. И не знаю, надолго ли.

Они дружно рассмеялись.

— А как она отреагировала?

Филипп прижал палец к губам.

— Никак. Полная тишина. Не сказала ни слова со вчерашнего вечера.

— Вас сильно расстроила эта история?

— Вы не представляете, что это такое, Джон — постоянно жить втроем. К тому же если третий — призрак. Потому что она его, естественно, идеализирует! Он стал в ее глазах совершенным: красивый, умный, знаменитый, богатый, обаятельный, заманчивый…

— Вот только не особенно чистый. Ужасный грязнуля! Мог бы, между прочим, приложить какие-то усилия…

— Это в вас говорит брезгливый английский джентльмен. Габор — славянин, он живет сердцем, ни в чем себя не стесняя!

— Жаль, мне нравилось работать с вами.

— Когда будете в Париже, позвоните мне, сходим пообедать. Это не пустое обещание.

— Знаю. Я хорошо узнал вас за это время. Вы порядочный и надежный человек. Сначала я считал вас несколько зажатым, old fashioned [62], но под конец очень к вам привязался.

— Спасибо, Джон.

Затем они поговорили о фильмах, о жене Джона Дорис, которая вечно жалуется, что никогда не видит мужа, о его детях… А потом пожали друг другу руки и разошлись. Филипп с грустью посмотрел ему вслед. Ему будет не хватать их встреч в аэропорту. В них был некий налет тайны, словно они готовили заговор, и Филиппу это нравилось. Он улыбнулся про себя и в душе посмеялся: вот единственное, что было в тебе от авантюриста, в тебе, человек с безупречным пробором.

Ирис пошевелилась и что-то пробормотала во сне. Что — Филипп не разобрал. Ему осталось развеять еще один миф, еще одну ложь: «Такая смиренная королева». Она не писала книгу, это точно. Ее написала Жозефина. Жозефина. Он позвонил ей накануне отъезда в Нью-Йорк с просьбой перевести контракт, и она очень вежливо отказалась. «Хочу вернуться к моему основному занятию. — В каком смысле? — К научной работе, к исследованиям. — Почему ты говоришь „вернуться“, ты что, их забросила?» Она помолчала и ответила: «Все-то ты замечаешь, Филипп. Надо мне следить за своей речью, ты опасен! — Только для тех, кого я люблю, Жози…» Она смущенно молчала. Ее обычная неловкость и стеснительность превратились в таинственную грацию, за которой угадывались глубина и тонкость натуры. Ее молчание уже не казалось смущенным, оно стало многозначительным. Он скучал по Жозефине. Иногда он набирал ее номер, но потом сбрасывал.

Филипп взглянул на спящую красавицу, полулежащую рядом с ним, и сказал себе, что его истории любви с Ирис скоро придет конец и этим тоже следует заняться: он не хотел терять Александра. Но будет ли она биться за то, чтобы оставить сына у себя? Не факт…

— Нет, ну ты опять меня удивляешь! Нырнула в раковину, и тут же всплыло все твое прошлое! Ничего себе! По мановению волшебной палочки!

— Клянусь, что все было именно так, как я тебе рассказала. Но если быть до конца честной, все началось раньше… Всплывали обрывки воспоминаний, какие-то фрагменты пазла, но смысл ухватить было невозможно.

— What a bitch, your mother![63] Ты знаешь, что ее можно было привлечь к суду по статье о неоказании помощи человеку в состоянии опасности?

— А что ей оставалось? Она могла спасти только одного ребенка. И выбрала Ирис.

— И ты ее после этого защищаешь?

— Я на нее не обижаюсь. Мне все равно. Я пережила это.

— Да, но какой ценой!

— Мне так приятно освободиться от этих воспоминаний! Это прямо как подарок небес.

— Прекрати говорить мне о небесах и строить ангельские глазки.

— Я уверена, что у меня есть ангел-хранитель, и он меня оберегает…

— И чем твой ангел-хранитель занимался последние годы? Вязал себе новые крылья?

— Он научил меня быть упорной и терпеливой, а иногда и жесткой, он дал мне смелость написать книгу, он дал мне получить за книгу столько денег, чтобы я не думала о насущном куске хлеба… Я очень люблю моего ангела. Кстати, тебе не нужны деньги? Я скоро стану богатой и не собираюсь жадничать.

— Да брось, я очень богата.

Ширли пожала плечами, нервно закинула ногу на ногу, затем сняла.

Они были в парикмахерской — решили повторить церемонию мелирования. Сидели и болтали, похожие на две новогодние елки в своих серебристых папильотках.

— И ты по-прежнему разговариваешь со звездами?

— Через них я обращаюсь прямо к Богу. Если у меня какая-то беда, я молюсь, прошу Его помочь, дать мне силы, и Он это делает. Он всегда мне отвечает.