Пушкин и компания. Новые беседы любителей русского слова - Борис Михайлович Парамонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И. Т.: Сомерсет Моэм как-то сказал, что писатель, не имевший известности и успеха при жизни, вряд ли останется в памяти потомков. А у Андреева была не только прижизненная известность, но и самая настоящая слава, вы сами уже сказали об этом. Его слава превзошла горьковскую. Горького к 1905 году объявили кончившимся, и как раз началась еще более шумная слава Андреева. Что называется, передача эстафеты.
Б. П.: Ну, не совсем так. Андрееву удалось нашуметь и до этого. Рассказ «Бездна» датирован 1902 годом, так же как и другой наскандаливший рассказ «В тумане». Тон задала Софья Андреевна Толстая, жена классика, поместившая в газетах открытое письмо против этих сочинений молодого автора.
И. Т.: Пожалуй, следует напомнить, о чем шла речь в этих наскандаливших рассказах.
Б. П.: Что и говорить, скандал был первостатейный. Особенно «Бездна» шокировала. Молодой человек гуляет с девушкой в дачной местности, все в высшей степени корректно. И вот на их пути возникают трое хулиганов. Они подвергают девушку насилию и уходят. Молодой человек пытается как-то что-то поправить, говорит девушке какие-то жалкие слова – и вот финал: полураздетая, полуобморочная девушка предстает перед ним какой-то бездной – «и бездна поглотила его», финальная фраза. Несомненно, рассказ бьет по нервам, и как-то не решить, стоило ли его писать.
И. Т.: Удар ниже пояса – в самом прямом и самом кошмарном смысле.
Б. П.: Второй рассказ «В тумане»: гимназистстаршеклассник заразился венерической болезнью, а его отец ведет с ним разговоры о необходимости всяческой гигиены в его возрасте. Кончается тем, что гимназист снова идет к проститутке и убивает ее.
Вот вполне представительные примеры андреевского писательства: тяга к экстремальным темам. Куда-то за пределы умеренного, житейски правдоподобного реализма.
И. Т.: Но это и было тем, что назвали декадансом.
Б. П.: Декадент Андреев или нет, но само понятие декаданса самое отдаленное отношение имеет к политической ситуации в России начала XX века. Ведь как в советское время объясняли культурную ситуацию предреволюционных лет? Говорили, что поражение первой революции 1905 года вызвало разброд и шатание, и начались всякие нездоровые явления в общественном сознании. Но то, что тогда называли декадансом, никакого отношения к революции не имело. Новые течения в литературе начались еще в девяностые годы XIX века, задолго до первой революции. Это движение символистов, в первую очередь в поэзии. И нужно помнить, что сам Андреев начинал в эти девяностые годы, ближе к их концу. Причем начинал вполне безобидно, так сказать. Его первые рассказы и к простому бытописанию тяготеют, и заметной сентиментальностью отличаются.
И. Т.: Но в начале нового века он резко сменил тематику.
Б. П.: Тогда писал еще критик Протопопов, в свое время Чехова уму-разуму учивший. Он забавно об Андрееве высказался, комплиментарно в некотором роде, а именно: я бы не торопился причислять Андреева к декадентам. То есть слова «декаданс», «декадент» были однозначно негативной характеристикой у критиков-стародумов, идеологов позднего народничества. Приемлемым для них в литературе было традиционное народопоклонничество и всякая в этом смысле прогрессивность. Социальный заряд в литературе, причем социально-критический. А тут вдруг откуда ни возьмись появились литераторы, взявшиеся писать на сомнительные темы. Вроде пола.
И. Т.:
Пришла проблема пола,
Румяная фефела,
И ржет навеселе.
Б. П.: Но особенного ржания и не было, тема пола бралась трагически. И дело не только в этом: вообще русская литература с начала века двадцатого уходит от тем социальных к темам, которые позднее стали называть экзистенциальными. Это и был модерн. Леонид Андреев был, несомненно, модернистским писателем для своего времени. То, что он писатель новых тем, признали все. И, конечно, тематически Леонид Андреев самый настоящий декадент – то есть модернист вне пежоративного оттенка, придававшегося этому термину литературными староверами.
И. Т.: То есть успех Андрееву создала новая критика, деятели русского культурного ренессанса?
Б. П.: Отнюдь нет! Успех Андрееву создали прежде всего читатели. Нахваливал Андреева больше всех, пожалуй, Корней Чуковский, но и то не без иронического яду. Он говорил, что Андреев пишет помелом, макая его в ведро с красками. Впрочем, и тут был своего рода комплимент. Чуковский описал и оценил у Андреева ту художественную манеру, которую потом назвали экспрессионизмом. Он писал, что стиль Андреева – плакат с его эстетикой большого формата и ярких красок. Позднее Чуковский, вспоминая Андреева и свои статьи о нем, говорил, что их нельзя брать вне этой иронии.
Чуковский – эстетическая критика Андреева. Но была и философическая – Мережковский, конечно. Сопоставляя Андреева с Горьким (две тогдашние знаменитости), он писал:
У обоих есть маленькие драгоценные камешки художественного творчества; но не эти камешки, а огромные фальшивые бриллианты пленяли некогда поклонников Горького, сейчас пленяют поклонников Андреева… где бы я ни открыл книгу, мелькают всё те же цветы красноречия, подобные цветам провинциальных обоев. Не живые сочетания, а мертвая пыль слов, книжный сор. Слова, налитые не огнем и кровью, а типографскими чернилами.
Еще Мережковский сказал, что от сочинений Андреева пахнет не фиалками, а валерьяновыми каплями – любимым лакомством кошек. Но смысл Андреева Мережковский видит не в его художестве, а в характере поднимаемых им тем. Леонид Андреев – первый из писателей-интеллигентов, у которого появились религиозные темы (повторяю: мы бы сейчас сказали «экзистенциальные»). Это же был конек Мережковского: русская интеллигенция, мол, это бессознательное религиозное движение. И в ее борьбу за освобождение нужно внести религиозную ноту, религиозное сознание. И тут он видит перспективу Андреева, особенно выделяя его «Рассказ о семи повешенных», где якобы у андреевских персонажей-революционеров такое сознание, такое умонастроение как бы появляется. А коготок увяз – всей птичке пропасть, пишет Мережковский.
В самом деле, какова тематика Андреева? Он берет острые вопросы не быта уже, а бытия. Точнее, начал он как
