Философы от мира сего - Роберт Хайлбронер

     "Если мы продолжим решать большие задачи в том же духе, в каком начали разбираться с маленькими, то в будущее мира можно смотреть надеждой"[261], - сказал Кейнс на закрытии конференции, и делегаты аплодировали ему стоя.

     Занимавшие его голову дела мирового масштаба, как это часто бывало, не препятствовали достижению менее важных целей. Он был назначен директором Банка Англии (в связи с чем объявил, что "теперь все гадают, кто загладит грех, женившись на опороченной девушке"), а также председателем новой государственной комиссии по музыке и искусству. Взвалив себе на плечи заботы о том, чтобы донести точку зрения Великобритании до международного сообщества, он не забывал вести обширную корреспонденцию, посвященную музыкантам-путешественникам, делам балета "Вик-Уэллс", поэтическим чтениям и библиотечным томам. Разумеется, Кейнс оставался увлеченным коллекционером: в библиотеке Фолджера он отыскал редчайшее издание Спенсера и несколько виновато объяснил библиотекарю, что получил каталог, воспользовавшись своим положением в Министерстве иностранных дел.

     На него обрушились самые разные почести. Теперь он был аристократом - лордом Кейнсом, бароном Тилтонским (по имени купленного им в середине жизни имения, которое, как выяснилось, некогда принадлежало одной из ветвей Кейнсов). Университет Эдинбурга, Сорбонна и его родной Кембриджский университет присвоили ему почетные степени. Он вошел в совет попечителей Национальной галереи. Помимо удовольствий существовала и работа: настало время переговоров по первой ссуде Великобритании, и именно Кейнсу было доверено представлять свою страну. После его возвращения репортер поинтересовался, правда ли, что отныне Англия будет сорок девятым штатом Америки. Кейнс был краток: "Если бы"[262].

     В 1946-м муки его завершились. Он вернулся в Сассекс, где собирался делить время между чтением, отдыхом и подготовкой к новому витку преподавания в Кембридже. Однажды утром им овладел приступ кашля. Лидия бросилась к кровати мужа, но тот был уже мертв.

     Панихида проходила в Вестминстерском аббатстве. Его родители - девяностатрехлетний Джон Невилл Кейнс с женой Флоренс - пришли проводить сына в последний путь. Англия горевала о потере великого лидера, ушедшего в тот момент, когда его проницательность и мудрость были нужнее всего. В длинном некрологе, опубликованном 22 апреля, "Тайме" отмечала: "С его смертью страна лишилась великого англичанина".

     Что уж тут говорить, он не был ангелом. Этот ярчайший из великих экономистов, как и все они, был пусть и выдающимся, но человеком - со своими слабостями и недостатками. Так, он был способен шумно ликовать, выиграв двадцать два фунта в бридж у двух графинь и герцога. Мог оставить жалкие чаевые алжирскому чистильщику сапог и отказаться признать свою оплошность, мотивируя это тем, что он "не будет участвовать в обесценивании валюты". Мог быть на удивление мягким с медленно соображавшим студентом (ведь, как он говорил, экономисты должны быть терпеливы, как дантисты) и при этом недопустимо резким с бизнесменом или чиновником, по той или иной причине вызывавшим у него неприязнь. Однажды сэр Гарри Гошен[263], председатель Национального провинциального банка, разгневал Кейнса, призвав того "дать вещам идти своим чередом". Кейнс отвечал: "Как поступить, смеяться или негодовать по поводу столь простодушных заявлений? Наверное, лучше всего будет просто дать сэру Гарри пройти его чередом".

     Кейнс пролил свет на природу собственного гения, говоря о совсем другом человеке. Рассуждая о своем старом учителе Альфреде Маршалле (которого он любил и любя же высмеивал как "нелепого старикана"), Кейнс перечислил необходимые экономисту качества:

     Изучение экономики не требует специальных талантов и необыкновенной одаренности. Не является ли в таком случае этот предмет очень легким в сравнении с особенно замысловатыми областями философии и естественных наук? Да, несомненно, но сколь мало число тех, кто преуспевает в нем! Возможно, разгадка кажущегося парадокса такова: хороший экономист должен обладать редким сочетанием навыков. В той или иной мере он должен одновременно быть математиком, историком, государственным деятелем и философом. Он должен понимать язык символов, но в разговоре использовать слова. Рассматривая частности, он должен держать в уме целое и умело совмещать размышления над абстрактным и конкретным. Он должен изучать настоящее в свете прошлого, не забывая о будущем. Он не может позволить себе упустить из виду никакую часть природы человека или его порождений. Он должен являть собой образец целеустремленности и беспристрастности; надменный и неподкупный, словно художник, иногда он должен быть ближе к земле, чем иной политик[264].

     Маршалл - и об этом говорил Кейнс - лишь приблизился к этому идеалу. Типичный представитель Викторианской эпохи, он не был бунтарем в достаточной степени, чтобы его исследования могли затронуть самые потаенные уголки общества. Кейнс преуспел больше: для него принцип Блумсберийского кружка - "нет ничего святого" - распространялся и на официальную экономику; наконец-то судьбой нашего мира заинтересовался человек не настолько слепой, чтобы не видеть его недостатков, но и не слишком черствый, как эмоционально, так и интеллектуально, чтобы не желать ему скорейшего излечения. Если в своих экономических суждениях он был предельно строг, то в делах политических повиновался зову сердца, и именно здесь стоит искать ключ к пониманию его мироощущения.

     Что же можно сказать об анализе Кейнса? Тут все сложнее. Так называемая "кейнсианская" школа главенствовала в американской экономической науке с 1940-х по 1960-е годы. Затем начался закат, и уже в 1980-м, по словам ее верного сторонника Алана Блайндера, "трудно было найти американского экономиста в возрасте до сорока лет, который считал бы себя кейнсианцем"[265].

     В 1930 году, когда жизнь большинства людей определялась усугублявшейся изо дня в день депрессией, мысли Кейнса были заняты совсем другими вещами. Словно забыв свое собственное утверждение о том, что в долгосрочном периоде мы все мертвы, он решил заглянуть в будущее - как раз таки в долгом периоде - и произвел на свет пророчество, разительно контрастировавшее с невеселой картиной за окном. И вот что увидел Кейнс: если избежать катастроф вроде неконтролируемого перенаселения или разрушительной мировой войны, то впереди нас ждут не уже немного привычные печаль и сомнение, а абсолютно полное, на границе с невероятным, счастье - ничуть не меньшее, чем в воспетой Адамом Смитом земле всеобщего изобилия.