Человек СИСТЕМЫ - Георгий Арбатов

Что касается Фадина и Кудюкина, то они после окончания следствия в 1963 году были без суда (вот так!) помилованы Президиумом Верховного Совета СССР за «помощь, оказанную следствию».

Но я отвлекся. Почему консервативные деятели так злобно, даже яростно обрушились на ИМЭМО? Это совершенно понятно. Когда ставилась задача отвернуться от реальностей, игнорировать их, потому что реальности требовали радикальных перемен в нашей экономике, внутренней и внешней политике, в наших подходах к духовной жизни общества, к окружающему миру, надо было заставить замолчать тех, кто все время о необходимости перемен напоминал. Отсюда гонения на экономистов из Новосибирска и Экономико-математического института в Москве, так же как на молодую, только встающую на ноги советскую социологию, критика, преследования в разной форме немалого числа советских специалистов, ученых. Отсюда и попытки лишить авторитета и влияния, опорочить, по возможности разгромить такой крупный исследовательский центр, как ИМЭМО.

К этому времени, как и двадцать лет назад, творческая общественная мысль могла развиваться лишь в отдельных «оазисах». Мы к этому вернулись. А точнее сказать, с конца пятидесятых — начала шестидесятых годов от этого положения дел так по-настоящему и не ушли. И они, эти «оазисы», стали почти такими же излюбленными мишенями для атак консерваторов от общественной науки, как журнал «Новый мир» для атак консерваторов, от литературы.

Именно по этим причинам у меня ни тогда, ни сейчас не было сомнений, в том, что после ИМЭМО и Иноземцева следующим объектом атак станут Институт США и Канады АН СССР и лично я. Собственно, нападки уже начинались. А в январе 1982 года я узнал, что на Секретариате ЦК меня (за мои статьи) и институт с большим раздражением критиковал М.А.Суслов. Видимо, в аппарате усиленно подбирали ключи…

Я надеюсь, читатель не сочтет за нескромность с моей стороны то, что я причислил к «оазисам» творческой мысли институт, который возглавлял со дня его основания. Понимая всю щепетильность ситуации, все же решусь ниже коротко рассказать об Институте США и Канады. И в этом, мне кажется, есть смысл. Ибо новое политическое мышление, новые экономические и социальные идеи, вошедшие потом в арсенал перестройки, не упали с неба. Они рождались в недрах нашей доперестроечной жизни, в ее проблемах и бедах, разочарованиях и ошибках, в тех размышлениях, которые такой жизненный опыт пробуждал. В том числе и в размышлениях и поисках творческих коллективов, которые я упоминал. К числу их принадлежал и ИСКАН.

И в заключение этого раздела несколько слов о сугубо личном. Как я, такие люди, как я, занимавшие все-таки довольно заметные должности, воспринимали этот всеобщий упадок? И как вели себя в этой обстановке? И ощущали ли тогда и ощущают ли сейчас ответственность за то, что происходило в стране?

Это трудные, даже жестокие вопросы. И, отвечая на них, я возьмусь говорить только о себе одном.

Да, я упадок ясно видел, ощущал, переживал. Хотя понимал далеко не все — это тоже надо иметь в виду. Но ощущение беды было. Меня мучили мысли о том, что будет, до тех пор, пока в качестве возможного преемника не замаячила на политическом горизонте фигура Андропова (а это случилось лишь в 1982 году). Я опасался, что после смерти Брежнева произойдет сталинистский правый переворот.

Нов меру сил там, где мог я старался с этим упадком бороться. Это несколько успокаивало, но уверенности в будущем не добавляло. Предпринимая что-то, и я, и другие, такие же, как я, люди могли надеяться в лучшем случае на уменьшение ущерба, а никак не на выправление дел, выздоровление очень больного общества.

Общую ответственность за то, что происходило, конечно, никто из активно работавших в годы застоя с себя снять не может. Но при этом многое зависит от того, как каждый вел себя в конкретных ситуациях. Здесь различия были очень большие. Не раз я мысленно проводил «переучет» того, что делал в те годы, — и в институте, и как политический эксперт, и в разговорах сегодня сделал бы многое иначе. Но, в общем, оснований для угрызений совести не нашел.

Другой вопрос, что всем, стоявшим на позиции XX съезда, надо было быть решительнее и смелее, не давая себя запугать, не боясь неприятностей (тем более что такими уж страшными они все же не могли быть), лучше понимать, в какую трясину постепенно сползает страна. Смелости не хватило подавляющему большинству (может быть, давила на всех память о прошлом), включая и тех, кто по меркам того времени не был трусом, а в глазах бюрократов даже слыл законченным «очернителем».

Но при этом я не считаю правильным осуждать всех, кто не пошел по пути Сахарова, Солженицына, генерала Григоренко, некоторых других людей, работавших в науке, культуре и прочих сферах. И не только потому, что нельзя от всех требовать такого самопожертвования.

Разными у людей были убеждения, мировоззрение. Все же одно дело — бороться против социальной системы и мировоззрения, считая их фундаментально порочными, и другое — стараться реформировать и систему, и мировоззрение. Реформировать, либо вернув к изначальным ценностям, либо сразу продвинув их к чему-то другому.

Свою роль в последующих событиях (здесь я повторюсь) играли и те, и другие. Перестройка ведь не родилась из морской пены и не упала с небес. Что-то и кто-то ее готовили.

Политическая система, которая сложилась в нашем государстве, делает крайне важной, зачастую решающей в жизни государства и общества личность. Сама система во многом определяется способностями, взглядами и предпочтениями высшего руководства — в первую очередь человека, занимавшего пост Генерального секретаря ЦК КПСС, а с конца 1991 года — Президента России.

О некоторых лидерах того периода

Одно из самых страшных последствий всякой деспотии, тоталитарной диктатуры, а тем более такой длительной и всеохватывающей, как сталинская, — это обеднение, оскудение интеллектуального потенциала народа. И чем дальше вверх к руководящим постам, тем это оскудение больше. Диктатор, естественно, боится сильных, ярких людей в своем окружении — они могут стать соперниками и во всех случаях едва ли будут послушными, бездумными исполнителями его приказов. И потому он таких людей отодвигает на три, четыре, пять уровней вниз. Да и все условия жизни, правила выдвижения людей в тоталитарном обществе не способствуют расцвету талантов — особенно политических, а тем более их подъему по ступенькам лестницы политической иерархии. Система тоталитарной диктатуры делает также неизбежной безответственность руководителей. Самые высокопоставленные из них господствуют, диктуют свою волю и уже поэтому ни за что не отвечают. А остальные не отвечают потому, что только выполняют приказы других, получают большие права, но не несут ответственности. Это, увы, становилось системой.