Огненный Зверь - Татьяна Солодкова

Ты можешь доверять только Киру, только ему одному. Любой (понимаешь, ЛЮБОЙ!!!) может оказаться предателем.

Ты спросишь, почему я адресовал свое письмо тебе, а не своему сыну. Ответ прост: ты научилась великолепно управлять своими чувствами, ты сможешь спрятать свои знания о предателе так глубоко, что никто не догадается о твоей осведомленности. Кир тоже превосходно владеет собой, но я допускаю возможность того, что он сорвется, когда узнает о моей смерти. Он слишком любит меня. И моя смерть принесет ему боль, и ему понадобится некоторое время, чтобы справиться с ней и мыслить трезво.

Я достаточно обучил тебя, и ты многому научилась сама, теперь пришла пора тебе применить все то самообладание, которому ты научилась.

Сейчас ты оденешься и пойдешь по адресу, который указан в конце письма. Именно пойдешь, оставь машину во дворе, поверь мне, так нужно .

Ты, наверное, уже догадалась, в этом конверте лежат ключи от моей квартиры. Ты войдешь внутрь, защитное заклинание я перенастроил на тебя, поэтому ты войдешь беспрепятственно, а также сможешь впустить тех, кого посчитаешь нужным. (Только не бойся, пожалуйста, Я выпил таблетки и лег в постель, поэтому ничего страшного ты не увидишь, я просто уснул).

Мне нужно, чтобы ты забрала письмо, которое я оставлю для Кира, оно будет лежать рядом со мной на кровати. Отдашь ему, когда будешь уверена, что вы одни и за вами никто не следит. Я хотел тоже отправить ему письмо по почте, но понял, что мне так много нужно ему сказать, что я закончу его писать уже перед самым своим концом.

Спрячь письмо. Под одежду, куда угодно, но чтобы его никто не увидел. После этого вызови полицию и "скорую", чтобы констатировали смерть.

Все именно в таком порядке!

И только после этого позвони Киру.

Никаких разговоров по телефону, ни слова о моем письме ни тебе, ни ему. Все только при встрече с ним и только наедине.

Встретишь полицию, расскажешь такую версию: договорились встретиться у меня, ты приехала, дверь открыта, я уже был мертв.

Я побоялся на самом деле оставлять открытой дверь, вдруг кому-то пришло бы в голову зайти. Хотя этого и не было в моих видениях, но сейчас рисковать нельзя.

Проследи, чтобы никто не видел, как ты открываешь дверь, надень перчатки, чтобы не оставить отпечатков пальцев. После этого уничтожь ключи огнем Зверя, чтобы не оставить никаких следов.

Изольда, ты должна четко осознавать, чего я от тебя хочу. Я хочу полного самоконтроля, никаких истинных эмоций. Предатель очень близко, и вы должны быть втройне осторожны, пока не узнаете, кто это. Играй, лги, притворяйся - что угодно, чтобы все поверили именно в твою версию событий.

Ну вот, пожалуй, и все.

Напоследок повторюсь, я очень люблю вас. Будьте счастливы.

Я знаю, ты сильная, ты справишься со всем, что встретится у тебя на пути. Прошу об одном, никогда не теряй веры в себя, девочка моя.

Ты была права, я старый искусный кукловод, но это мой последний акт.

P.S. Уничтожь это письмо сразу, как только прочтешь.

С любовью,

В.П. Золотаревский".

Ниже шла его размашистая подпись и, как и было обещано, адрес, по которому я должна была ехать.

Я выронила письмо и залилась рыданиями. Этого не могло быть, это все неправда. Так не должно быть!

- Зверь, скажи, это ведь все неправда? - взмолилась я между всхлипами. - Скажи! Он ведь жив, правда?

"Такие письма в шутку не пишут, - пробормотал Зверь. - Я думаю, тебе нужно успокоиться и пойти по адресу".

Я только мотала головой и отчаянно ревела. Мне казалось, мир рухнул. Все было нереальным, неправильным. Это же Золотаревский, бессмертный старик! Он не победим, он вечен!

Через пять минут я стала пытаться себя успокоить, получалось плохо.

Дрожащими руками подняла письмо с пола, пробежала его еще раз глазами, а потом сожгла прямо в руке. Слезы струйками стекали по подбородку, капая на свитер.

Одевалась резкими движениями, чуть не отломав "собачку" на замке сапога. Нашла шапку, которую еще ни разу не надевала в этом сезоне, натянула ее по самые глаза, сунула в карман куртки ключи из конверта, надела перчатки, как и было велено, и вышла за дверь.

На улице было уже совсем темно. Поднявшийся к вечеру ветер, снова замел весь двор, пришлось пробираться через сугробы.

Я ничего не видела из-за слез, застилавших глаза. Споткнулась и свалилась в снег, едва сошла с крыльца. Слезы душили, мне казалось, что я сейчас умру, мозг отказывался верить в реальность происходящего.

Я поднималась из сугроба не меньше пяти минут. Сначала просто лежала, свернувшись калачиком, и ревела, уткнувшись лицом в снег. Мне нужно было выплакаться, выжать из себя все переживания и эмоции здесь и сейчас, потому как, когда я доберусь до квартиры Золотаревского, я должна абсолютно контролировать все свои чувства. Он верил в меня, он просил...

От моих горячих слез снег таял и тут же замерзал, превращаясь в лед. Я кусала губы, бессильно сжимала руки в кулаки и снова разжимала их, пытаясь заставить боль убраться подальше и восстановить самоконтроль. Мне хотелось выть во весь голос, но я боялась привлечь внимание, слава Богу, двор был слабо освещен, и моей агонии никто не видел.

Кое-как успокоившись, поднялась на ноги, потратив оставшиеся силы, чтобы удержать равновесие. Мое тело казалось чужим, тяжелым и неповоротливым, координация движений нарушена.

За все это время Зверь не проронил ни слова, дав мне время выплакаться. Я была одна: я и мое горе. Я даже представить не могла, что я так сильно люблю старика, такого доброго великодушного человека, пусть и всегда полного загадок. Я столько раз обвиняла его во всех смертных грехах и столько же раз ошибалась. И вот сейчас настал момент, когда извиняться поздно, моих слов никто не услышит. Я могу шептать извинения или же кричать во весь голос - это не имеет значения, до адресата они уже никогда не дойдут, потому что он ушел. Навсегда. Наверное, человеческий мозг слишком мал, чтобы осознать всю глубину и весь ужас слова "навсегда", поэтому моя истерика только усиливалась при мысли об этом. Навсегда - это так страшно.

Будь моя воля, я бы ревела всю ночь, забившись в какой-нибудь угол, где бы меня никто не видел и не слышал. Но последняя воля Владимира Петровича, высказанная в письме, не позволила мне отдаться своим эмоциям, несмотря на всю боль и отчаяние, клокотавшие во мне и разрывающие изнутри, я твердо знала, что должна встать и идти.

Кое-где снега намело до пояса, я пробиралась по нему медленно, словно старушка, норовя нырнуть носом в сугроб практически после каждого шага.

Мой двор представлял собой прямоугольник, ограниченный четырьмя длинными домами, выезд из двора был узким, в нем не могли бы разъехаться и две машины, поэтому приходилось сначала пропускать выезжающих, и только потом въезжать самой. В этот вечер на въезде во двор встретились два одиночества. Мало того, что все замело, так оба водителя не желали пропускать друг друга. Я видела свет фар, темные фигуры, размахивающие руками, крики и ругательства.