Тереза Батиста, Сладкий Мед и Отвага - Жоржи Амаду
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– За ответом я приду позже.
И спешит на улицу.
29
Впервые за последние годы в заведении Вавы в этот час не слышны ни голоса, ни музыка. В полной тишине Грета Гарбо в раздумье грызёт ногти: что ему делать, присоединиться ко всем или нет?
В комнате Вавы отец Нативидаде слушает калеку, который рассказывает ему о создавшемся положении.
– Я послал за вами, отец, потому, что дела плохи и мне нужен ваш совет.
На шее у Вавы ожерелье из чёрных и красных чёток, четок кума Эшу. Он весь в сомнениях, никогда раньше так не нуждался в помощи. Если полиция решила переселить все заведения из Масиэла в Пилар, что, конечно, разорит его, должен ли он исполнять, как прежде, это решение, или ему лучше послушаться совета Терезы? Должен ли он приютить на время девиц с Баррокиньи? И как быть с маконьей, которую ему навязывает Живоглот, намереваясь спрятать её до поры до времени у него в комнате? Соглашаться? Ведь он рискует! А кроме того, девицы решили закрыть свои корзины, что скажешь, Эшу? Как быть, что делать? Он в смятении.
Да и хотел бы знать, можно ли доверять девице Терезе, прямодушна она или лицемерна, способна ли на обман или предательство? Он уже столько змей пригрел на своей груди, что если эта такая же, то отстрани меня от неё, спаси душу. А может, она так же искренна, как красива?
Отец Нативидаде, сделав пассы, вполголоса поёт:
Barб ф bкbк
Tiriri lonan.
Эшу Тирири ему отвечает:
Exu Tiriri
Вагб ф bкbк
Tiriri lonan.[48]
Уходите с дороги, которой идёт Эшу. Эшу Тирири в противоположность Огуну Пейше Мариньо – шумный, любит движение, смуту, беспорядки.
В руке отца Нативидаде бузиос, он перекатывает их, оживающие в руке бабалориша бузиос ответствуют.
– Хочу видеть корзину закрытой. Произойдут беспорядки, прольется кровь, ничего. Из Масиэла никого не выселят – Эшу не позволит. Да и не только из Масиэла. А корзина должна быть закрыта до тех пор, пока полиция не откажется от своих намерений. Корзину приказал закрыть сам Эшу.
Отец Святого (Нативидаде) объявляет приговор Эшу: горе той, которая примет мужчину прежде, чем в Баррокинье зазвучит «аллилуйя»! Горе хозяйке или хозяину пансиона, которые оставят открытыми двери своих заведений!
А о девице Терезе два слова. Ее зовут Тереза Батиса, чистосердечна она или подла или притворна?
Эшу заставил Ваву умолкнуть.
– Произносить имя Терезы можно только чистыми устами. Достойная из достойных, второй такой не сыщешь нигде. Но откажись от неё – она не для тебя. В её груди кинжал, а в глазах море.
– Она больна или влюблена? – спрашивает Вава.
– Влюблена.
– Любовный недуг поддается лечению… – Никто не повидал на своём веку столько целителей, сколько Вава в своём борделе.
Эшу просит одного козленка и двенадцать черных петухов. Он уходит и приказывает освободить ему дорогу.
Barб ф bкbк
Tiriri lonan.
Поклон девице Терезе, иду за ней. Горе той, что не закроет корзину, горе той!
30
– Горе! – повторяют заклятие женщины от Баррокиньи до Кармо, от Масиэла до Табоана, от Пелоуриньо до Ладейры-до-Монтанья. Из дома в дом, из комнаты в комнату, из уст в уста.
– Горе! – повторяют заклятие Вава, дона Паулина де Соуза, старая Акасия, находящаяся в тюрьме.
– Горе! – повторяет сам Эшу, хозяин всех дорог, всех корзин, всех ключей ко всем запорам.
31
Полицейский инспектор Элио Котиас проснулся рано и долго говорил по телефону с дядей жены. Торжествующий победу, он хвастливо сообщил: переселение фактически осуществлено, мебель перевезена на Ладейру-до-Бакальяу, дома в Баррокинье закрыты; не все, конечно, было просто: женщины сопротивлялись, и пришлось приложить руку, железную. Скупой родственник ответил ему, что причины для хвастовства пока не видит. Было бы гораздо лучше, если бы женщины переселились сами, без скандала и шума, газетных выступлений и идиотских интервью. Не говоря уже об опубликованной фотографии полицейского грузовика, груженного мебелью, и репортаже некоего Иеовы.
На страницах газет, где публикуется полицейская хроника, пестрели броские заголовки, сообщавшие о событиях в Баррокинье:
КОНФЛИКТ В ПРИПОРТОВОЙ ЗОНЕ;
ПЕРЕСЕЛЕНИЕ НАЧАЛОСЬ С ПОБОИЩА;
ПОЛИЦЕЙСКИЕ ГРУЗОВИКИ ПЕРЕВОЗЯТ
ЖЕНЩИН В БАКАЛЬЯУ
Один из репортажей иллюстрирован фотографией: грузовик был нагружен вынесенным из заведений имуществом. Однако фотографий о «героизме» полицейских было сделано множество. В разгар событий появился бородач Рино с фотоаппаратом и фотографировал полицейских, наносивших удары женщинам кастетами и рукоятками револьверов. Однако заслуженные блюстители морали оказались большими скромниками: они отобрали у фотографа аппарат и плёнку, так как совсем не желали, чтобы храбрость и преданность делу стали достоянием общественности. Они предпочитают фотокарточки, сделанные на службе.
Как, например: снимок улыбающегося инспектора Котиаса, иллюстрирующий проводимую им пресс-конференцию для журналистов, аккредитованных при специализированной инспекции. «Мы очищаем центр города от язвы проституции. Кампания, начатая с Баррокиньи, будет продолжаться до победного конца. В припортовой зоне не останется ни одного заведения подобного типа».
Заявления полиции о высокой морали и гражданской нравственности, без сомнения, достойны всяческих похвал и аплодисментов. К тому же та широта, с которой проводится акция очистки центра города от проституции, привела к тому, что держательницы борделей и домов терпимости с особым рвением поддержали движение «закрытой корзины».
Пресса, правда, высказывала не только симпатии в адрес джентльмена полиции. Хроникёр де Карвальо, покровительствующий женщинам и не питавший любви к агентам полиции, резко осудил в своей статье жестокость и грубость этой акции. В заключение он с иронией спрашивал: «Уж не является ли подобная акция одной из составляющих того разрекламированного проекта по использованию обширной территории для туристов, которых здесь, именно здесь, ждет рай, как о том было заявлено?» Будь он поэтом, лучше бы всё равно сказать не сумел.
Разглядывая мужественную позу своего мужа в утренней газете, Кармен, супруга Котиаса, отличавшаяся суровым характером, заметила:
– Ишь ты, герой! Король шлюх, карающий своих подданных. А служба-то в полиции идет тебе на пользу, ты, мой маленький Элио, становишься мужчиной.
И всё-таки что бы и как бы ни было, но некоторое удовлетворение инспектор все же получил: Бада, прочтя газеты, расчувствовалась и позвонила по телефону: «Мой герой! Ты подвергался опасности? Расскажешь при встрече, сегодня? Так в условленном месте, мой Бонапарт!»
32
Около одиннадцати утра инспектор Элио Котиас прибыл в Управление по делам Игр и Нравов. Он приказал вывести из камер арестованных.
Мужчины были освобождены на рассвете, их грубо вытолкали, двое из них были в трусах. Их, конечно, побили, чтобы впредь в дела полиции не вмешивались. Великое дело – несколько оплеух!
Вот негритянка Домингас была избита как следует за свое мужественное поведение во время схватки. Её гладкое хорошенькое личико было обезображено кровоподтёками. Что же касается Марии Петиско, то, расцарапав Далмо Коку и укусив его, она только подлила масла в огонь, бушевавший в крови детектива, и около полуночи под действием кокаина защитник нравственности вторгся в камеру с одной-единственной целью: на глазах у всех овладеть девушкой. В эту ночь, когда арестованных избивали как могли, смешно было смотреть на едва стоявшего на ногах наркомана, пытавшегося изнасиловать Марию Петиско. Агенты хохотали и подбадривали героя. Потом им это надоело, и они его увели.
Инспектор Котиас старался держаться достойно и не уронить своего престижа. И все же вид негритянки Домингас потряс его. На тёмной коже девушки выделялись фиолетовые пятна синяков и кровавые ссадины. Один глаз заплыл и был закрыт, рот разбит, она с трудом держалась на ногах. Комиссар Лабан отметил про себя обеспокоенный взгляд инспектора. В полиции служат мужчины, а не женоподобные существа.
– Она хулиганка, скандалистка. В тюрьме она осаждала полицейских, пришлось её проучить, а то бы никто не угомонился. Эти девицы понимают только побои. Этот сброд жалеть нельзя.
Да, пора отвыкнуть от чувства жалости к этому сброду, он того не заслуживает, решает инспектор Котиас. Нельзя быть таким слабым. Он приказывает выпустить всех на свободу. В тюрьме должны остаться лишь хозяйки пансионов. Котиас смотрит на оставленных женщин, их шесть.
– Не переехали по-хорошему, пришлось переселять силой. Какой смысл сопротивляться? Так вот, кто хочет выйти отсюда немедленно, делает шаг вперёд, и я приказываю того освободить.
Он ожидал, что все обрадуются и будут благодарить его, но ничего подобного. Нерешительность почувствовалась в поведении Мирабел, но голос старой Акасии удержал её от неверного шага:
