ЗОЛОТОЕ ВРЕМЯ (антология) - Айзек Азимов

Вечный вопрос — повлияет ли Изменение на данный шедевр или нет? Если повлияет, то как? Можно ли считать Изменение удачным, если при этом гибнут произведения искусства?

Кстати, возможно ли вообще не субъективное мнение по вопросам искусства? Можно ли свести искусство к количественным показателям, доступным обработке на Вычислительных машинах?

Главным оппонентом Твиссела по этому вопросу был Вычислитель по имени Август Сеннор. Постоянные выпады Твиссела по адресу Сеннора и его воззрений разожгли любопытство Харлана и побудили его прочесть некоторые книги Сеннора. Он был поражён прочитанным.

Сеннор открыто (к полному замешательству Харлана) задавал вопрос: не может ли появиться в новой Реальности личность, аналогичная человеку, взятому из предыдущей Реальности в Вечность? Затем он подвергал анализу возможность встречи Вечного со своим Аналогом во Времени, рассматривая отдельно случаи, когда Вечный знает и не знает об этом. (Здесь он слишком близко подошёл к тому, что для каждого Вечного было предметом затаённого страха, и Харлан, беспокойно поёжившись, торопливо пропустил несколько кадров.) И, разумеется, он уделял много внимания судьбам произведений литературы и искусства при Изменениях Реальности.

Твиссел даже слышать не хотел о подобных вещах.

— Если невозможно рассчитать ценность произведений искусства, — кричал он Харлану, — то какой смысл вести бесконечную дискуссию!

И Харлан знал, что взгляды Твиссела разделяет подавляющее большинство членов Совета Времён.

И всё же теперь, стоя перед полками с книгами Эрика Линколлью, называемого обычно самым выдающимся романистом 575-го, Харлан думал именно об этом. Он насчитал пятнадцать Полных собраний сочинений, взятых из разных Реальностей. Было очевидно, что все они чем-то отличаются друг от друга. Один комплект, например, был меньше всех остальных. Харлан подумал, что, верно, добрая сотня Социологов заработали свои звания, проанализировав отличия в этих Собраниях сочинений с точки зрения социологической структуры каждой Реальности.

Харлан побродил немного по выставке приборов и механизмов, изъятых из различных Реальностей 575-го. Он знал, что многие из них были вычеркнуты из Времени и сохранились только в музеях Вечности как образцы человеческого таланта. Вечность была вынуждена оберегать человека от последствий его чрезмерно живого технического воображения. Развитие науки и техники всегда доставляло Вечным кучу хлопот. Не проходило биогода, чтобы где-нибудь во Времени ядерная технология не подошла слишком близко к опасной точке, требуя срочного вмешательства со стороны Вечности.

Он вернулся в библиотеку и направился к полке с фильмокнигами по математике и истории её развития. После некоторого раздумья он отобрал штук пять плёнок и расписался за них.

Эпизод пятый. Нойс.

Это была самая важная часть интермедии, её единственная идиллическая часть.

В свободные часы, после ухода Купера, когда ему разрешалось есть в одиночестве, читать в одиночестве, спать в одиночестве, ждать в одиночестве следующего дня, он пробирался к капсулам.

От всего сердца он радовался особому положению, занимаемому в обществе Техниками. Он был искренне признателен окружающим за то, что они избегали его. Ему даже не снилось, что можно быть настолько благодарным за эту изоляцию и обособленность.

Никто не оспаривал его права находиться в капсуле, никому не было дела, направляется ли он в прошлое или в будущее. Ничьи любопытные глаза не следили за ним, ничья доброжелательная рука не поднималась помочь ему, ничей словоохотливый рот не докучал ему болтовней.

Он был свободен делать всё, что ему вздумается.

— Слушай, Эндрю, ты переменился, — говорила ему Нойс. — Если бы ты только знал, как ты переменился!

Он смотрел на неё и улыбался:

— В чём, Нойс?

— Да ведь ты улыбаешься. Подумать только — ты улыбаешься! Неужели ты ни разу не видел в зеркале своей улыбки?

— Я боюсь смотреть в зеркало. Я постоянно повторяю себе: не может быть, чтобы я был так счастлив. Я болен. У меня бред. Я сошёл с ума и грежу наяву, не подозревая об этом.

Нойс ущипнула его:

— Чувствуешь что-нибудь?

Он привлек её к себе и словно утонул в её шелковистых чёрных волосах.

Когда он, наконец, отпустил её, она произнесла, задыхаясь:

— Вот и ещё одна перемена. Ты и этому научился.

— У меня превосходная учительница… — начал было Харлан и осёкся, испугавшись, что ей будет неприятен намёк на его многочисленных предшественников, которые сделали из неё такую хорошую учительницу.

Но её звонкий смех не был омрачён подобной мыслью. Они ужинали вместе. В привезённых им нарядах она выглядела очень уютно, почти по-домашнему, и Харлан, не отрываясь, смотрел на неё.

Проследив за его взглядом, она лёгким движением оправила юбку и сказала:

— Лучше бы ты не делал этого, Эндрю, честное слово.

— Пустяки, это не опасно, — беззаботно ответил он.

— Не надо глупить. Это очень опасно. Я вполне могу обойтись тем, что отыскала здесь… пока ты всё не устроишь.

— Почему бы тебе не носить собственные платья и побрякушки?

— Потому что не стоит из-за них выходить во Время и посещать мой дом, рискуя быть пойманным. А вдруг они совершат Изменение, пока ты там?

— Меня не поймают, — нерешительно начал Харлан и уверенно добавил: — А кроме того, мой наручный генератор окружает меня Полем биовремени, так что Изменение не может коснуться меня, понимаешь?

— Нет, не понимаю, — вздохнула Нойс. — Боюсь, что никогда не смогу усвоить эти премудрости.

— Да это же проще простого.

Харлан с увлечением принялся объяснять. Нойс внимательно слушала, но по выражению её глаз никак нельзя было понять, действительно ли её интересуют эти объяснения или же только забавляют.

Эти разговоры стали важнейшей частью жизни Харлана. Впервые он мог с кем-то обсуждать свои дела, мысли, поступки. Она как бы стала частью его самого, его вторым «я», с независимым ходом мысли и неожиданными ответами и поступками. «Как странно, — думал Харлан, — сколько раз мне приходилось наблюдать такое социальное явление, как супружество, а самое важное всегда ускользало от меня. Ну разве мог я когда-либо вообразить, что бурные вспышки страсти совсем не главное в браке и что такие спокойные минуты вдвоём с любимой таят в себе столько прелести?»

Свернувшись клубочком в его объятиях, Нойс спросила:

— Как продвигается твоя математика?

— Хочешь взглянуть на неё?

— Не убеждай меня, что ты всегда носишь её с собой.