Зима в раю - Елена Арсеньева

Он осекся, словно намертво подавился словом. Однако Дмитрий понял недоговоренное: «Как я должен был незаметно пальнуть в висок или в затылок тебе».

– Роже – он такой, – хмыкнул Дмитрий. – Он сможет! Флорист, мать его и перемать! Фло-рист!

Он все-таки решил перестраховаться, чтобы потом не проклинать себя за дурость и мягкотелость. Кажется, большевики придумали правило: «Доверяй, но проверяй»? А может, американцы? Какая разница! Хорошее правило. Аксаков не опустил «шмайссер», пока Шадькович не вывернул все карманы, не засучил штанины, рукава и не расстегнул рубашку, дабы Дмитрий смог убедиться в отсутствии подмышечной кобуры.

– Какой же сволочью ты меня считаешь… – пробормотал Шадькович, когда Дмитрий велел еще расстегнуть брючный ремень и показать, что к нему ничего не привешено изнутри – ни револьвера, ни маленького ножа.

– Теперь я считаю тебя всего-навсего простофилей, – утешил его Дмитрий, не нашедший никакого оружия.

И они пошли наконец прятать концы в воду.

Они больше ни о чем не говорили, только работали. А что обсуждать? Надо было как можно скорее сделать дело, чтобы Роже не встревожился задержкой и не нагрянул сюда проверить, как идут дела. Тогда шансы Шадьковича выжить сведутся, по сути, к нулю.

«Пошли со мной!» – хотел сказать Дмитрий, когда все было кончено: обе машины отогнали с дороги, «Рено» Вернера вместе с мертвым хозяином спрятали в расселине, «Ситроен» столкнули в глубокий овраг. Найти его можно было только случайно. Вряд ли у кого-то появится желание спускаться туда, чтобы уточнить, находился ли в наемном автомобиле труп мужчины сорока трех лет, с проседью в русых волосах, хромого на левую ногу.

Да, теперь для всех, кто его знал, Дмитрий Аксаков мертв. Шадькович не самоубийца, он ни за что, никому и никогда не откроет правды. Гаврилов будет знать, что задание выполнено с блеском: уничтожены и Вернер, и Хромой. Если Лидия Николаевна тоже связана с этой бандой, о случившемся узнает и она, а потом и Татьяна. Значит, Татьяна сможет считать себя вдовой…

Ну что ж, тем легче ей будет решиться пойти под венец с Алексом.

А Рита?

Ладно, что толку рвать душу мыслями о невозможном! Татьяна, Рита, Саша, Оля…

Не думать! Забыть!

Дмитрий посмотрел на Шадьковича: тот озирался со странным выражением человека, которому надо броситься в пропасть, а он никак не может решиться. Ну да, ему же предстоит вернуться к «товарищам». Он должен будет рассказать, как прошла операция «Расплата», а заодно – подчистка следов. Он должен будет подробно описать, как принял смерть Хромой. Сможет ли соврать правдоподобно? Поверят ли ему Гаврилов и Цветков?

«Пошли со мной!» – хотел сказать Дмитрий, но не сказал. Кого боги хотят погубить, того они лишают разума. Похоже, Шадькович совсем сошел с ума, если решил вернуться в змеиное гнездо.

– Ты не понимаешь, – сказал вдруг тот, словно подслушал мысли Дмитрия. – У них моя семья. В России, в Пензе. Если я исчезну, их отправят в лагерь.

– Значит, слухи про лагеря – все же не слухи?

Шадькович кивнул, опустив глаза.

Хотелось спросить Шадьковича: все-таки правда, что у него семья в России, или он сказал это лишь ради того, чтобы разжалобить Дмитрия, – но неохота было тратить время на такую ерунду.

– Ну, я пойду, – сказал Дмитрий.

– Погоди, а «шмайссер»? – спохватился Шадькович. – Отдай! Я ведь должен принести его…

Дмитрий усмехнулся, выводя из-за спины висящий на плече пистолет-пулемет и направляя ствол на Шадьковича:

– Ищи дурака! Прощай, Доктор!

Шадькович дернулся…

Ну да, эти клички ведь были только для посвященных, к числу которых обреченный на заклание «мутон» Хромой не принадлежал.

Дмитрий отходил полубоком, не сводя ствола с Шадьковича до тех пор, пока его силуэт не растаял в сумерках, а потом бросился бегом, сильно припадая на ногу. Теперь ее заломило, и ломило все сильней. Значит, дождь разойдется не на шутку…

Ладно, сейчас не до таких мелочей, как боль! Он остановился только на мгновение, чтобы выщелкнуть из барабана револьвера Шадьковича все пули, а потом бросить чужое оружие на обочину. Если Шадькович не дурак, то найдет его. Ну а если не найдет, значит, дурак.

Нужно добраться до Муляна до наступления ночи, иначе можно заблудиться в незнакомых местах, среди полей и гор Бургундии. Боже мой, куда завела его судьба? И куда еще заведет? Может быть, и до России доведет-таки?

Может ли это быть?

Когда мы в Россию вернемся…о Гамлет восточный, когда? —Пешком по размытым дорогам,в стоградусные холода,Без всяких коней и триумфов,без всяких там кликов, пешком,Но только наверное знать бы,что вовремя мы добредем…

Дмитрий торопливо шел по дороге, и студеный зимний дождь спешил за ним следом.

Эпилог

Где-то в раю, там, где не бывает зимы и вечно цветут яблони… при этом на них отчего-то и яблоки всегда спелые… так ведь в раю же, там никого чудесами особенно не удивишь… Так вот, в сени райских кущ сидели две женщины и один мужчина. Там, внизу, на грешной земле, эти две женщины друг друга терпеть не могли, хотя виделись только раз в жизни. Вся штука состояла в том, что они любили одного и того же мужчину – того самого, что был сейчас рядом, по имени Георгий, ну а он любил только одну из них, Елизавету. Всю жизнь, до самой смерти любил, хотя много лет она жила далеко-далеко от него и ничего о ее судьбе он не знал.

Классический любовный треугольник, словом.

Здесь-то, в раю, никаких треугольников быть не может, а потому женщины больше не ссорились. Посиживали себе под райскими яблонями и терпеливо чего-то ждали.

– Ну вот, уже скоро, – однажды сказала взволнованно одна из них, та, которую называли Лалли. – Может быть, даже сейчас.

Елизавета посмотрела на нее смущенно:

– А может быть, ей лучше пожить еще?

– Она не живет, а мучается! – строптиво ответила Лалли. Если в раю ее нрав несколько и улучшился по сравнению с тем, каким был на земле, то ненамного.

Елизавета кивнула. Все же речь шла о дочери Лалли, ей видней. Мать есть мать. С этим нужно считаться. Да и Георгий обрадовался. Конечно, он хотел бы увидеть и сына, но сын придет еще не скоро. Очень не скоро! Ему еще мучиться да мучиться там, на земле.

Елизавета любила вспомнить земное. Последние годы ее жизни прошли в краю, очень далеком от ее родных мест. Те годы она старалась не вспоминать: слишком много горя испытала. То время, которое она провела рядом с Георгием, было самым кратким, но самым лучшим в жизни. Интересно, а что будет вспоминать та девочка, которая идет вон там, по розовым облакам, приближаясь к вратам райского сада?