Сахалин - Дорошевич Влас Михайлович

 - Ну, хорошо, Полуляхов. Будем по Дарвину. А теория приспособления как же? Должен же человек, из поколения в поколение, среди людей живя, приспособиться к их условиям, требованиям, законам общежития?

 - Приспособления? - задумался Полуляхов. - Не ко всему приспособиться можно. К каторге, например, не приспособишься. Я так думаю, что человек приспособляется только к тому, что ему приятно. А ко всему остальному чтоб приспособиться - терпение нужно. А у меня терпения нет. Эта самая "теория приспособления", как вы говорите, для меня не годится.

 Так рассуждает о "господине Дарвине" этот человек, и Дарвина понявший с волчьей точки зрения.

 - Скажите, если только правду сказать хотите, - спросил меня однажды Полуляхов, - далеко отсюда до Америки?

 Я принес ему карту.

 Он долго смотрел на карту, мерял бумажкой по масштабу Великий океан и Сибирь и, наконец, улыбнулся.

 - Н-да, выходит не то! И сюда подашься - вода. И сюда подашься - земля. А что вода, что земля, когда ее много, все одно. Что воды в рот нальется, что землю с голоду есть, - все один черт! И направо пойдешь - смерть, и налево пойдешь - смерть, и на месте останешься - смерть. Чисто в сказку попал. Да и сказок таких страшных нет! - рассмеялся он.

 Таков этот человек, почти юноша, взятый из городской школы и разговаривающий о Дарвине, убивший в свою жизнь шестерых, - бесконечно жалостливый человек.

 Когда Полуляхова увозили из Харькова, был такой случай.

 На железной дороге была родственница покойных Арцимовичей. Она не знала, что с партией отправляют убийц ее родных.

 Когда проходила партия, между публикой, как это всегда бывает, зашел разговор на тему:

 - Сколько, чай, невинных людей идет!

 - Вот этот, например, молодой мужичок. Я пари готова держать, что он идет невиновный. Вы посмотрите на него. Ну, разве можно с таким лицом быть преступником! - сказала родственница Арцимовичей и обратилась к одному из знакомых. - Нельзя ли узнать, за что он осужден?

 - Скажите, пожалуйста, кто это такой? - спросил знакомый у конвойного офицера.

 - Этот? Это Полуляхов, убийца Арцимовичей.

 Родственница несчастных закричала и упала в обморок.

 Когда я рассказал этот эпизод Полуляхову, он задумался:

 - Позвольте... Позвольте... Припоминаю... Когда нас гнали, какая-то женщина закричала благим матом и упала. Я еще тогда обернулся, посмотрел... Так это она от меня? Родственница, стало быть, покойных?.. Скажите, пожалуйста! А я не обратил внимания... Мало ли их орут. Думал, чья родственница, или...

 Полуляхов улыбнулся:

 - Или по мне какая орет "из бывших моих". Много их было у меня и в Харькове!

 Знаменитый московский убийца

 В Александровской кандальной тюрьме нельзя не обратить внимания на худенького, тщедушного, болезненного человека с удивительно страдальческим выражением в глазах. Он выдается своим жалким видом даже среди арестантов. Чем-то в конец замученный человек.

 - Кто это?

 - Викторов.

 И сахалинское начальство, при всем своем презрении к каторге, все же несколько гордящееся имеющимися в тюрьме "знаменитостями", добавит:

 - Знаменитый московский убийца!

 Лет десять тому назад "загадочное убийство в Москве" гремело на всю Россию.

 В июле, в Брест-Литовске, на станции железной дороги, среди "невостребованных грузов", от одной корзины начало исходить страшное зловоние.

 Корзину вскрыли, и "глазам присутствующих, - как пишется в газетах, - представилось полное ужаса зрелище".

 В корзине, обтянутой внутри клеенкой, лежал разрубленный на части труп женщины. Щеки были вырезаны. Метки на белье отрезаны. Страшная посылка была отправлена из Москвы 2 июля.

 Вся московская сыскная полиция была поставлена на ноги.

 Искали, искали, - и безуспешно. Следа, казалось, никакого не было.

 В то время начальником сыскной полиции в Москве был некто Эффенбах, пользовавшийся славой "Лекока".

 Он обратил внимание на три обстоятельства. По белью, которое было найдено в корзине, по "убогой роскоши" его, он вывел заключение, что покойная, скорей всего, была проституткой. Затем его внимание остановило то, что и фамилия отправителя "груза", конечно, вымышленная, и вымышленная фамилия "получателя" начинаются на букву "В". Растерявшемуся, взволнованному человеку почему-то инстинктивно приходили в голову только фамилии, начинавшиеся на букву "В". А может быть, это было легкое насмешливое заигрывание со стороны преступника. Преступник, у которого все отлично идет, иногда начинает куражиться, не прочь "подпустить насмешку", любит оставить что-то в роде визитной карточки, маленький, сейчас же теряющийся след. "На, мол, ищи". Наконец вместе с трупом в корзине лежала окровавленная дровяная плаха, на которой, очевидно, разрезали труп. Такими плахами топят печи в трактирах и меблированных комнатах.

 Проверили по спискам всех московских проституток и оказалось, что одна из них, жившая в доме Боткина, по Петровскому бульвару, уехала на родину.

 Сама она перед отъездом домой не заходила около недели. А 3 июля к ней на квартиру зашел ее знакомый Викторов, сказал, что она спешно уехала в деревню и велела ему взять вещи.

 Викторов содержал меблированные комнаты на углу Брюсова переулка и Никитской и служил контролером на скачках.

 За ним послали на скачки, привезли в сыскное отделение и ввели в комнату; на столе были разложены: корзина, клеенка, окровавленное белье.

 Увидав эти вещи, Викторов "остолбенел", затем затрясся, заплакал и сознался.

 Отец Викторова, когда Викторов был еще маленьким, застрелился в припадке помешательства. Сестра Викторова страдала сильными истерическими припадками. Брат Викторова, - уже после того, как Викторов был пойман, - сошел с ума: постоянно бредил, что пьет с братом Николаем на Сахалине чай.

 Викторов до семи лет не говорил. О нем уже не в первый раз трубили газеты: в 1883 году он тоже был "московской знаменитостью". Тогда ему было 30 лет, и он впал в летаргический сон, продолжавшийся 12 суток. Его чуть-чуть не похоронили, и "живым покойником в Мариинской больнице" интересовалась вся Москва.

 Викторов прошел только два класса московского мещанского училища.

 - Не способен был-с. Русский язык-с мне не давался!

 С двенадцати лет он начал пить, пятнадцати - познакомился с развратом. Лет двадцати заболел дурной болезнью.

 Родные Викторова - люди с достатком. Все они, - кто держит меблированные комнаты с "этими дамами", кто публичный дом.

 С детства он стоял близко к темному миру, соприкасался с ним.

 В 1881 году он был осужден на 4 месяца в рабочий дом за кражу.

 В 1881 же году был замешан в убийстве дворянки Накатовой и кухарки ее Похвисневой.

 - Убийства не совершал-с... но к убийству стоял довольно близко-с...

 В 1883 году он ушел бродяжить. Бродяжил восемь лет, затем открылся, вернулся в Москву, получил наследство, около трех тысяч, и завел себе меблированные комнаты.

 Убитая девушка жила в публичном доме его тетки, потом "вышла на волю, занималась своим делом" и жила с ним.

 - Вы что же, Викторов, были ее "котом"?

 - Не совсем чтобы... Как вам сказать?.. Денег я ей, конечно, не платил... Любовником-с был... Но и на ее деньги не жил... Так иногда кое-что брал... Больше на игру-с!

 Три года он служил контролером тотализатора на скачках и вел игру.

 - Только-с и жил-с! - с грустной улыбкой говорит он. - Зимой-с, так сказать, прозябал в нетопленой квартире... Часто меблированных комнат топить было нечем... А лето придет-с, скачки, - и оживаешь-с. Цельное лето в игре живешь. Берешь на скачки рублей 150 - 200, всеми мерами достаешь, - когда продуешь все вдребезги, когда 500 - 600 принесешь! Так и жил-с. В полугаре.