Пришествие Короля - Николай Толстой

Если это — ложь, то тогда все сущее — ложь. Черные орды Кораниайд, кишащие у окраин мира, поглотят все, все охватит хаос и распад, Белый Дракон одолеет Красного, и Монархия Придайна погибнет от власти лживых королей и неурожаев. Я ощущал этот упадок в своем сердце Кровь выгорала в моих жилах, плоть ссыхалась на костях, кости высыхали и с треском ломались в моем теле. Я умирал, умирал, умирал, и прекраснейший остров в мире, Остров Могущества, что носит мое имя (или я — его), погружался в черные волны. Звезды срывались с темнеющих небес в океан, где вытягивался во всю свою могучую длину Лдданк Бездны, втискиваясь своим мускулистым телом между скалами, поддерживающими океанские глубины, и разрывая землю на части.

Все это увидел я в холодном взгляде Духа Оленя, и в ушах моих зазвенели последние, страшные строки Пророчества Придайна. Теперь демон держал меня своей ледяной хваткой, и была это та хватка, которую испытывает воин, задыхаясь во тьме под кучей трупов на опустевшем поле битвы Я погружался в реку мертвых, и воды ее смыкались над моей головой. Воспоминания теснились в моей голове, громоздились друг на друга в чертогах моего разума, как полное ненависти войско Кораниайд, когда их Напасть была сметена с пограничных пустошей.

Самыми яркими из этих воспоминаний, плававших на поверхности даже в тот миг, когда хватка Духа Оленя на горле моем стала туже, были воспоминания о том недобром часе, когда по приказу короля Кустеннина Горнеу я младенцем был брошен в бурные волны моря Хаврен. С тех пор смерть хотела завладеть мной, и если бы не защита Нудда Серебряная Рука, я наверняка умер бы чуть ли еще не до рождения. Но Нудд узрел меня из придела своего храма на холме в прекрасном краю Гвет, простер свою Серебряную Руку и вынес меня на девяти крутоплечих волнах на груди моря Хаврен, так чтобы я попал под опеку его слуги, мудрого Лосося из Длин Ллиу, старейшего изо всех созданий.

Немой крик вырвался из моего горла, высохшего, как дубленая козья шкура, — последние слова Мирддина маб Морврин, боевой крик королей Придайна, последнее дыхание ауэна из Котла Поэзии. Хотя слова и не могли выйти через врата моих уст, они были написаны на скрижалях моего разума. Это были строки «Великой Хвалы Нудду», и когда я болтался, задыхаясь, в хватке Духа Оленя, аллитерация и внутренний ритм возвестили о пришествии богов, принесших порядок, плодородие и королевскую власть на Остров Могущества:

Seith meib о Veil dirchafyssynKaswallawn a Nud aches tudyn.

Семь сынов Бели с Касваллауном и НуддомПоднялись на помощь людям.

Мой противник знал мои мысли и громко рассмеялся, а когти его со слабым свистом выжали из моей глотки последний воздух. Но, даже погружаясь в реку смерти, «Похвала Нудду» и ликующий хохот Духа Оленя вместе кружились в вихре моего сознания. Я знал этот древний смех! Разве не был то смех чародея, с которым Нудд сражался в его покинутом дворце всю самую длинную в мире ночь напролет?

Когда воспоминания о его битве вспыхнули в моем сознании, я решил, что мой конец еще не пришел. Я буду сражаться, как Нудд, чего бы то ни стоило, и, может быть, я осилю Духа Оленя, как Нудд осилил чародея. Я охватил руками его огромное мохнатое тело, всеми силами стараясь вывести его из равновесия. Он снова холодно рассмеялся, отпустил мое горло и сжал мою грудь и плечи. И пока мы боролись, я чувствовал, что смеется-то он над бесполезностью моих усилий — мое слабое тело изнемогало в схватке с мощью коня, медведя и тура. Я был слаб, как братья Какамури и Хигвидд после того, как они испытали силу объятий Угольно-Черной Ведьмы из пещеры Нант Говуд в теснинах Ифферна. Но я помнил и о том, как отважно сражался с чародеем Нудд, и казалось мне во время этой схватки в пещере, что я — сам Нудд, а мой враг — чародей. Я ощутил, что у меня прибыло сил и отваги, словно жилы мои были выкованы в горниле Гофаннона. Острый звериный запах моего противника До тех пор забивал все, не давал мне понять его. Теперь же этот всепроникающий запах ослабел, и я смог положиться на зрение и слух. Я узнал в нем зверей и решил попробовать хитростью и знанием своим подчинить себе их силу. Быка я запрягу в плуг, оленя поставлю под седло и запрягу в сани, медведя заставлю танцевать под мою дудку, сову посажу охранять мой амбар. Тварь яростно взревела, когда я утихомирил | его словами заговора и в борьбе заставил его силу помогать | мне, так же как моя сила помогала ему Наши ноги цеплялись за каменный пол мировой пещеры, скользили, когда каждый из нас пытался вывести другого из равновесия, стараясь сохранить то положение, которое позволило бы нанести решающий удар или сделать последний бросок Нелегко было бороться с Духом Оленя в его святилище в Сердце Аннона.

В какое-то мгновение мы оба остановились, как по взаимному соглашению. Ни один не отступал. Оба собирались с силами — всеми, что еще остались. Раньше, как я уже говорил, я чуял своего противника, считай, по одному только запаху его мрачного логова. Теперь я стоял с ним лицом к лицу и видел его. И я узрел то, что наполнило холодным страхом мое нутро. В глазах его была ненависть, смертельная, как чума. Эти глаза и эту ненависть я уже встречал раньше, когда беспомощным младенцем лежал на покрытом галькой берегу, омываемом штормовыми волнами, у подножья темной Башни Бели.

Это был страшный предсмертный взгляд моего старейшего врага, короля Кустеннина Горнеу, в тот миг, когда он поскользнулся на водорослях и напоролся на собственное копье. Я никогда не мог забыть этого мгновения, когда мне казалось, что острый наконечник на ясеневом древке предназначен для моего сердца или горла. Даже когда я поплыл на хребте девятого вала в морскую пустыню после искусного заступничества аббата Маугана, я больше боялся злобного взгляда короля, мертвым повисшего на копье, чем распростершихся вокруг меня беспредельных вод.

Я сам был свидетелем гибели короля Кустеннина Горнеу и не думал, что еще раз встречусь с ним в своей жизни. Теперь же он был предо мной, великолепный и страшный в звериной своей силе, ставший теперь повелителем зверей. Костистые наросты на его лбу — прискорбное уродство для короля — разрослись в роскошные рога, раскидистые, как ветви Мирового Древа, короной возвышаясь над головой твари, что сжимала меня мертвой хваткой. Некогда опустевшее тело, болтавшееся как мешок на древке копья, ныне налилось могучей силой разъяренного дикого быка. Блеклый ядовитый взгляд уже не отражал туманной бессильной злобы, но в нем горело презрение столь же глубокое, как Бездна Аннона.

Дух Оленя сквозь окна моих глаз увидел то, что творилось в чертогах моего разума, и снова расхохотался. И я думал убить его, справиться слабыми своими силами с Хозяином Зверей среди колонн его собственного чертога! Глумливый смех звенел у меня в ушах, ядовитая его слюна жгла мне плечи и спину. С тошнотворной гадливостью я ощутил там внизу, на бедре, мерзкие брызги — он пометил меня своим собственным знаком, жгучей меткой презрения, глумливой струей горячей мочи.